Люси Пьерра-Пажо - Голос крови [litres]

– Можешь идти. Спасибо за проигрыватель. Удачи на новой работе!

– Но, мадам… меня не взяли. Больше не было мест.

Управительница кивнула.

– А, ну тогда удачи в поисках новой работы!

– Может быть, вы могли бы поговорить о ней с Верном, мадам! – предложил Максим Сэвер.

– Верн – не ходячая контора по найму. И потом, я против протекций всех видов. Нет никаких сомнений, что мадемуазель… как тебя зовут?

– Либертэ Шардон, мадам.

– Не сомневаюсь, Либертэ быстро найдет работу. До свидания! Садись в лифт, он отвезет тебя на первый этаж.

На этих словах она повернулась к начальнику Стражи и забыла о существовании Либертэ. Та собрала инструменты и, шепотом попрощавшись, направилась к лифту. Никто не ответил – управительница и Максим Сэвер чересчур увлеченно обсуждали послание.

Возвращаясь на велосипеде в пансион, Либертэ не знала, радоваться ей или огорчаться. Впечатление, которое произвела управительница, было таким сильным, что на какое-то время мастерица забыла – удача вновь от нее отвернулась.

Повернув к пансиону, Либертэ на секунду замедлила ход. На стене висело огромное изображение Мишель Лансьен. Девушка проезжала мимо каждое утро, но сейчас в лице на портрете как будто что-то изменилось. Оно показалось Либертэ чуть менее строгим. Девушка нажала на педаль. Увидит ли она еще когда-нибудь самую могущественную женщину Лариспема?

Натанаэль лежал в кровати и ждал. В интернате уже объявили отбой, свет потушили. Часы прозвонили десять, одиннадцать, двенадцать. Прозвучала короткая мелодия – так часы сообщили, что наступила полночь. Мальчик бесшумно встал. Ребята в постелях похрапывали, вертелись и разговаривали во сне.

– Удачи!

В темноте Натанаэль едва различил Жерома, который ободряюще улыбался с соседней кровати.

– Надеюсь, ни о чём жалеть не придется! – прошептал Натанаэль.

Он сунул ноги в ботинки, вышел в коридор. Воспитатель спал на стуле, разинув рот. Всё как обычно. При желании из спальни всегда можно было запросто улизнуть. Натанаэль тихонько спустился по лестнице. На нижних этажах было куда прохладней. В гостиной царил полумрак, его слегка рассеивало пламя свечей. У циферблата стояли Морда-Решетом и его телохранитель. Прислонясь к стене, Арман жевал лакричную палочку.

– Привет, Январский! Ну что, готов? – спросил Арман, зажимая палочку в уголке рта.

– Думаю, да.

– Тогда слушай, в чём дело. Наверняка знаешь: меня два раза уже не допустили к ярмарке.

Натанаэль кивнул.

– Мне всё это надоело, – продолжил Арман. – Хочу выбраться из нашей тюрьмы. Но с моим личным делом меня или оставят еще на год, или сразу отправят в исправительный лагерь. Ты, Январский, должен сделать так, чтобы этого не случилось. Мне нужен ловкач вроде тебя. Ты знаешь, что все наши личные дела хранятся в кабинете директора. Завтра их отправят в комиссию, где бородатые стариканы будут смотреть оценки и решать, кто достоин участвовать в ярмарке. Друзья уже неделю пытаются стибрить мое дело, чтобы кое-что там поменять. Но у них ничего не выходит. Старина, ты – моя последняя надежда.

От изумления Натанаэль примолк. Старался осмыслить то, о чём его просил парень, наводящий ужас на весь интернат.

– Хочешь, чтобы я пробрался к директору и исправил оценки?

– Вот молодчина! Уловил с первого раза.

– Я не смогу этого сделать. Я не умею ходить сквозь стены и стирать чернила. Тебе только волшебник поможет!

Морда-Решетом повернулся к оруженосцу.

– Как-то быстро он опускает руки.

– Ага, похоже на то, – проворчал амбал.

Арман порылся в сумке, протянул Натанаэлю ключ и стопку бумаг.

– Мы не смогли попасть в кабинет, но нам удалось украсть ключ и листы с оценками. Тебе не придется менять всё, исправь лишь то, что точно мне навредит. И напиши, что я старательный, смелый, преданный делу, ну, сам знаешь. Этого должно хватить, чтобы меня допустили.

Натанаэль глубоко вдохнул. Если его застанут за этим занятием, самому Натанаэлю о ярмарке можно забыть навсегда.

Арман словно прочел его мысли.

– Тебе сегодня здорово пригодится удача, старина! – усмехнулся он. – Надеюсь, твоя счастливая звезда светит ярко. Давай, валяй. Расскажешь мне, как всё прошло, завтра в восемь у библиотеки. Понял?

– Хорошо, – прошептал Натанаэль.

– Ах да, чуть не забыл. Жермен, покажешь ему, что к чему?

Бугай приблизился к Натанаэлю, прижал его к стене, зажал рукой рот и отвесил звонкую пощечину. У мальчика искры вспыхнули перед глазами. Натанаэль попробовал закричать, но изо рта, зажатого лапой Жермена, вырвался только жалкий стон.

Арман выплюнул лакричную палочку.

– Вот что ждет тебя и твоего дружка, если не справишься или выдашь нас. Отпусти его, Жермен.

Натанаэль сполз по стене. Щека горела. В глазах стояли слезы. Хотелось разрыдаться от боли. В висках стучало. Казалось, кровь обратилась в мощный поток, и он искал выход из тела, чтобы сокрушить всё на своем пути. Мальчик почувствовал что-то жидкое и теплое на верхней губе.

– А ты совсем сахарный, приятель. Ударили по щеке, и сразу кровь из носа?

Натанаэль приблизил ладонь к глазам. В полумраке гостиной кровь казалась совсем черной. Ему вдруг стало страшно. Кровь испугала больше, чем угрозы Морды-Решетом. У Девернуа тоже шла кровь из носа и из ушей, а потом он умер. Это эпидемия? Порывисто дыша, Натанаэль обтер руку о брюки. Арман смотрел на него с любопытством, но без малейшего сочувствия.

– Смотри у меня. Завтра в восемь! – бросил он, прежде чем уйти. – Мое будущее в твоих руках, ты уж постарайся, приятель!

Найти кабинет директора было совсем не трудно. Натанаэль прекрасно ориентировался в коридорах и мог отыскать нужное место даже ночью. Мальчик приник ухом к двери, а потом медленно повернул ключ в замке.

В комнате было темно и еще неприятнее, чем днем. В прошлом директор успел пожить в африканских колониях, где ему полюбились ритуальные маски. Несколько экземпляров украшали стены кабинета: страшные деревянные рожи с гигантскими ртами и клыками. Натанаэль вспомнил, как его несколько раз вызывали сюда, чтобы отругать за неподобающее поведение или плохую учебу.

Внезапно захотелось броситься вон, зарыться в одеяло и кричать изо всех сил, пока кто-нибудь не придет на помощь. Но у Натанаэля не было мамы, что приласкала бы и успокоила его. Оставалось лишь продолжать начатое.