Яна Дубинянская - Финал новогодней пьесы

И он – победительно-красивый, пронзительно-синеглазый, сильный и отважный, он стоит на трепещущей палубе, ни за что не держась, чуть-чуть расставив ноги, почти незаметно покачиваясь. Яркое небо, слепящие блики на волнах, маленькая радуга в россыпи брызг из-под яхты. Все вокруг бушующе-живое и настоящее, и он – неразрывная часть всего этого, без него распалась бы сияющая гармония, он здесь просто необходим, он необходим ей, как только может мужчина быть необходим женщине! – и так должно быть.

Вы безгранично свободны – ты и он – вы молоды и прекрасны, вы созданы друг для друга.

На резком развороте – густое облако морской пыли в лицо, и заразительный хохот, и волосы, облепившие щеки, и поток радостных обвинений, и шутливые удары в широкую грудь, и совершенно мокрое платье, ну разве так можно, Франсис, ну как я теперь, вот простужусь и заболею, а ты будешь виноват, да, конечно, в каюту, конечно, кофе, конечно, это платье надо снять и просушить, конечно, конечно…

Там, за мысом Эйн, похожим на динозавра, есть прекрасная лазоревая бухта, где живут маленькие разноцветные рыбки, а дно выложено самоцветными камешками и перламутровыми раковинами, туда еще не ступала нога человека… И наши с тобой тоже не ступят, для этого надо вернуться на палубу, изменить курс… но ты ведь не уйдешь, Франсис?! Не уходи, зачем тебе видеть еще один праздный, никому не нужный город…

Боже мой, ты весь соленый… Волосы, губы, усы, глаза, ресницы, снова губы, шея, плечи, белый налет на курчавых волосках на груди… Да что ты говоришь? Неужели вплавь?! Только для того, чтобы меня увидеть?… Сумасшедший, безумный, смешной, ненаглядный, любимый… Мальчишка, а если б на тебя акула напала? Нет у тебя никакого кортика, забыл? А мне так даже больше нравится, правда… ты такой молодой в этих джинсах… и всегда тут замок заедает? Ну что ты делаешь, прекрати немедленно, ну разве можно, мы же взрослые люди, перестань сейчас же, Фрэнк!

Ой, прости… Но это ведь то же самое имя, я потому и ошиблась… А давай я так и буду звать тебя: Фрэнк. Тебе пойдет, а я зато не проговорюсь перед мужем… Видишь, какая я коварная, вероломная, страшная женщина, зачем ты связался со мной, Франсис? Может быть, во мне твоя погибель…у-у-у… испугался? Ты ничего не боишься, я знаю… и я тоже ничего не боюсь с тобой…

И больше – ни единого слова, только жаркий полет в раскаленном мареве и горькая соль на губах. Я пропала, я давно пропала… Я растворилась, меня не существует, и некому остановиться, некому повернуть назад, некому, да и незачем в последнюю секунду сказать «нет»… Я люблю его. Я, может быть, любила бы кого-то другого, но больше никого нет и никогда не было во всем мире… Почему я раньше не знала этого? Как я жила раньше?!

… Сине-зеленый, с переплетенными петлями щупальцами осьминог на потолке. Лара положила голову между расслабленным плечом и вздымающейся грудью Франсиса. Осьминог. Можно пересчитать его фиолетовые кружки-присоски. Одна, вторая, третья, четвертая… нет, пятая – это уже на другой ноге, так недолго и сбиться. Сначала: один, два, три…

– Вот ты и опоздала на свои съемки.

Она перекатилась к стене, повернулась на бок, приподнялась на локте.

– Если точнее, я вообще туда не пошла.

Франсис резко встал и тут же взмахнул руками, едва удержав равновесие, когда яхту резко качнуло волной. Негромко выругался сквозь зубы, балансируя совершенно голый на ходящем ходуном полу, и огляделся вокруг в поисках джинсов.

– Вообще-то ты еще можешь успеть, – говорил он, расправляя задубевшие от соли штанины, – если сейчас полным ходом назад… То есть, опоздаешь, конечно, на пару часов, но ты же звезда, тебе простительно. А завтра встретимся с самого утра, чтоб не перебивать тебе работу…

– Завтра?

Но он же писал?!…

Ну да, разумеется. Как всегда. Как и все.

– Нам поменяли дату отплытия, – между тем сбивчиво объяснял Франсис, – что-то там не согласовали с местными властями насчет питьевой воды… Словом, у нас с тобой еще два дня, дорогая!

Лара села, опершись на вздрагивающую стену, обхватив колени руками. Как скучно, когда врут. Особенно – если так неубедительно, коряво, жалко и неумело. Да нет, не то что бы неумело – просто не тот случай, когда нужно стараться, демонстрируя виртуозные навыки. Глупая влюбленная женщина поверит и так.

– Не собираюсь я сегодня работать. Можешь не торопиться.

– Вот и отлично! – он влез, наконец, в штаны и втянул живот, застегивая молнию. – Пройдем вдоль побережья. Кто его знает, может, там и вправду бухта, по ту сторону Эйн, а?

– Может быть.

Она поднялась, придерживаясь за стену, нашла и встряхнула влажное платье-матроску. На теле высохнет быстрее, тем более под солнцем. Франсис уже закончил одеваться, выпрямился, без видимых усилий непринужденно сохраняя равновесие, самодовольно черкнул указательным пальцем над верхней губой. Смешно, безразлично подумала Лара.

– Поднимемся на палубу?

Он подал руку, и Лара взбежала по короткой лесенке, на ходу приглаживая волосы, все равно мгновенно растрепанные ветром. Солнце уже ушло из зенита, а шторм заметно поутих, только кое-где на пологих волнах время от времени вздыблялись квелые пенные всплески. Она посмотрела на берег: совершенно незнакомая изломанная линия голых скал, отвесными уступами обрывающихся в море. Только через пару минут Лара узнала в крайней справа скале мыс Эйн. С этой стороны он не был похож даже на грустного тритона.

Франсис обнял ее за талию и, прищурившись, тоже взглянул на береговые скалы. Присвистнул.

– А мы далековато зашли… и время как-то незаметно прошло, правда?

Она кивнула.

– Незаметно…

Его лицо вдруг напряглось, стало серьезным и озабоченным. Отстранив Лару и сделав ей знак молчать, Франсис прислушался.

– Кажется, что-то не то с мотором. Слышишь? Сейчас сбегаю посмотрю, в чем дело. Не выпади пока за борт!

Он звонко чмокнул ее в щеку и убежал куда-то вниз. Лара выпрямилась у борта, подставляя солнцу мокрое платье. Ветер дул довольно ощутимо, и она почти замерзла. «Не выпади за борт»… а если бы выпала, что тогда?…

Вырывающиеся из-под носа яхты брызги водопадом обрушивались на темно-зеленую колышащуюся глубину. Потом вдруг водопад иссяк, и неожиданно высокая волна с силой ударила в борт. Лару передернуло.

Франсис показался на палубе, запыхавшийся, покрытый бусинками пота.

– Так и есть, перегрелся ко всем чертям, – возвестил он. – С этого идиота, хозяина яхты, надо еще доплату взять за риск: мы же могли и на воздух взлететь! Ну успокойся, не взлетели же… В общем, мотор я отключил, пусть остывает, а пока…

Он сунул в рот палец, пригладив попутно усы, поднял его над головой, с явной рисовкой классически определил направление ветра, затем взялся за мачту и запрокинул голову.