Мария Фомальгаут - Квариат

Принеси звезду мира, говорит океан.

Мне кажется, я ослышался, быть не может, чтобы океан так просто расстался с бесценным сокровищем, которое хранил веками.

Принеси, повторяет океан.

Делать нечего, вонзаю свое сознание в какую-то глубоководную тварь, которую про себя называю инопланетной, опускаюсь бесконечно глубоко, чувствую, как океан наваливается всей тяжестью, готовясь раздавить насмерть. Океан все понимает, океан сам поднимает глубокие впадины, бросает бесценное сокровище на мелководье, откуда я уже могу его достать, вернее, не могу, потому что я неживой, могу только показать людям, что вот тут, тут…

И все равно не понимаю – зачем…

…понимаю потом, когда битва уже отгремела, последняя битва, после которой не осталось никого. Понимаю потом, когда океан входит в опустевшие города, пробует их на вкус, погружает в свои глубины то, что ему нравится и выгоняет на отмели то, что ему неприятно, в растерянности смотрит на какую-нибудь площадь, теряется, ну и что мне делать, я чувствую радость от празднеств, уют рождественских вечеров, и в то же время нестерпимую боль тех, кого когда-то здесь сжигали дотла…

Океан окутывает весь мир, оставляя островки того, что ему не нужно – наконец-то океан становится таким, каким он хотел быть. Иногда океан сожалеет о тех временах, когда он был еще никем, никаким, а иногда сожалеет о том, что все случилось слишком быстро, может быть, люди придумали бы что-нибудь еще, как знать…

…океан, бесконечно тонущий сам в себе…

Уже понимаю, что мне не дадут, скорее всего – не дадут, да просто безо всяких скорее всего – не дадут, потому что имя нам – легион, а их раз-два и обчелся, на каждого очередь в несколько лет. Так что ни черта не дадут, скажут несколько утешительных слов, ставим вас в очередь, ваш номер такой-то, ваш срок подойдет через сто двадцать лет, ну и что, что люди столько не живут, а мы что можем сделать. Все-таки говорю, сам не знаю, для кого, все-таки надеюсь сам не знаю, на что:

– …ну, вот представьте себе космический зонд…

Стараюсь не замечать презрительных усмешек, интересно, как у них получается усмехаться, когда у них нет лиц…

– …его долго собирали, столько сил потратили, столько средств… отправили к звездам…

Вот черт, когда думаю об этом, такие картины вырисовываются, а когда рассказываю, еле-еле могу связать два слова, вот черт…

– …и вот вы понимаете, он посылает снимки далеких планет, раньше их в телескопы видели, а теперь вот так, вживую, атмосферу там, вихри, горы, возвышенности, низменности… Это сенсация, люди в восторге… потом зонд покидает пределы солнечной системы, сигналы от него приходят все реже, люди потихоньку начинают про него забывать, помнят только самые-самые энтузиасты, те, кто его создавал, а может, их уже и нет в живых, тех, кто создавал… Ну вот, самые безумные мечтатели еще ждут чего-то от этого зонда… и вот, через сколько-то там веков приходит сигнал, фотографии, аудиозаписи, что…

Делаю многозначительную паузу.

– …разумную жизнь нашли?

Хочу спросить – а вы откуда знаете – не спрашиваю. Уже и сам понимаю, насколько это банально, уже и сам понимаю, что нет никакого смысла продолжать, и все-таки говорю, надеюсь непонятно на что:

– И вот… новость разлетается по всему миру, по интернету, по всем радиостанциям, или что у них там, объявляют по телевидению, или что у них там… мировая сенсация… и вот здесь нужно потихоньку подвести читателя к мысли, что к этому времени людей на земле уже не осталось… и этих там, в космосе, тоже, может быть, не осталось, и идут сигналы от никого к никому…

Пауза – все притихают, слушают меня, ага, неужели я их пронял, неужели получилось…

– Интересно… очень интересно… ставим вас в очередь…

Вздрагиваю от этого «интересно», как от хорошей затрещины, черт, будь моя воля, вообще бы запретил это проклятущее словечко, потому что оно значит – пошел ты к черту, глупый ненаписанный роман про сигналы из космоса, черта с два тебя кто-то писать будет, и вообще про тебя подумает…

Все-таки спрашиваю:

– И… и когда подойдет…

– …ну вот, посмотрите, ставим вас в очередь к автору, у него сейчас сто восемьдесят идей…

– Э-э-э, сто восемьдесят романов?

– Ну да… да не бледнейте вы так, сейчас же какие авторы пошли, по книжке в месяц пишут… ну в три месяца…

– А сколько лет…

– Шестьдесят вроде… а нет, семьдесят три… да что вы так, люди и до девяноста доживают…

Понимаю, что мне ничего не светит, еще улавливаю чьи-то мысли, ну а что вы хотели, сейчас знаете, сколько без человека сидят, вам и не снилось…

Это было вчера…

…нет, вру, позавчера…

Нет, снова вру, неделю назад, или что-то около того, а может, несколько лет назад, или даже… хотя нет, насчет веков я преувеличиваю…

А сегодня…

…я смотрю на него, и понимаю, что это мой единственный шанс, я смотрю на него, и не понимаю, как я не додумался до этого раньше, а ведь так просто, так элементарно, почему раньше никому и в голову не пришло вот так посмотреть на брошенного человека…

Брошенные люди… а ведь сколько я их видел… вру, нисколько не видел, первый раз натолкнулся на человека, про которого все забыли, вот ведь черт, а правда, почему есть люди, про которых вот так вот забывают, и лежат они, всеми брошенные, где-нибудь в лесу…

Касаюсь человека – осторожно, бережно, человек поддается со скрипом, скрежетом, тут же снова затихает. Мне раньше с людьми дело иметь не доводилось, и все-таки чувствую, что здесь что-то не так, что человек должен шевелиться побыстрее. Хотя что я хочу, мне же достался бесхозный, брошенный человек, его же нужно ремонтировать, восстанавливать, чинить, – смешно, как будто я умею чинить заброшенных людей, как будто я могу подлатать потрепанный рассохшийся остов, вонзить электрические искры в живые человеческие провода, кажется, их называют невронами. Вымести сор, налетевший с облетающих деревьев, привести в порядок рассохшийся чердак, разогнать по венам застывшую кровь.

Я рассказываю ему себя – быстро, торопливо, взахлеб, я даже не сразу понимаю, что буквально застреваю в чужом разуме, не подготовленном для меня, буквально вываливаюсь из невронных связей, которых нет. Пытаюсь ухватиться хоть за что-нибудь, ну хоть в детстве ты какие-нибудь истории сочинял, или сочинения какие писал, как я провел лето… Человек вздрагивает, слышу его неприязнь, не надо ему тут про сочинения, ему этими сочинениями всю душу вытрясли… а вот космос… вау, космос, это тема, вау, пришельцы, а там в последней серии корабль в космос послали, а он вернулся, когда на земле катастрофа какая-то случилась, а там в корабле послание для людей, а его никто прочитать не может, думают, там на инопланетном каком, или еще каком, а там все по-нашему, только выжившие люди читать разучились, а теперь надо найти того, кто умеет, а в это время на другой планете…