Евгения Васильева - Двенадцать

– Ребята, горячего всем Солнца!

Лохматый парень поднял правую руку в знак приветствия и поклонился всем, поместив опущенную руку на грудь, а затем стал увлеченно искать что-то в полосатом расписном рюкзаке, рассказывая свою историю:

– Зелья, специально для тебя я потратил пару дней для того, чтобы найти подходящее дерево. Им оказалась яблоня наших родителей, растущая во дворе. И пока мама остывает от того, что лучшая ветка пошла на очередную окарину, я, пожалуй, поживу в этой пещере.

Услышав это, Лист, возмущенно снимающая с валяющихся возле собачьей подстилки стеблей гимли-гимли листья, фыркающая и бережно складывающая их в большую глиняную чашку, украшенную фамильным орнаментом семьи Раффо, больше всего напоминающими потрескавшуюся краску, не упустила возможности прокомментировать слова брата:

– Мо, мама и папа в малюсеньком шаге от того, чтобы заставить тебя стх'оить себе дом. В твои годы многие уже заводят свою семью и заканчивают ломать психику х'одителей, – сказала Лист, прыжками добравшаяся до своей травы и показывающая язык брату.

– Лист, моя милая-милая Лист, ты слишком меня переоцениваешь, считая, что я перестану расстраивать нашу матушку, если построю себе дом. Стоит начать с того, что я уже пытался, но отец, как злой волк из сказки, просто раздул мой соломенный домик. Я пытался съехать! – в свою защиту парировал Моэр.

– Да и я уже не могу дождаться, чтобы занять твою комнату, – язвительно сказала Лист. – Моей зелени не хватает солнечного света!

– Ох, не виноват, что наши достопочтенные соседи не мечтаю помогать строить дом тому, кто с ними даже не разговаривает. Наш мир так сложен. А я за свои годы научился создавать только музыкальные инструменты, а не дружеские связи. Кстати, о них.

Не найдя ничего в рюкзаке, Моэр снял с себя самую большую походную сумку, которую в здравом уме вообще мог кто-то себе сделать. В такую сумку могли поместиться и бурдюк с парой литров воды и, несколько пар запасных рубах и даже Завр. По поводу практичности сомнений нет, но вот вес такой ноши должен был прибить человека к месту, где он стоит, не оставив шанса двигаться вперед. Выходить с таким набором из дома было бы странно, но что еще страннее, так это то, что Моэр еще и мог ориентироваться в таком бездонном предмете. Порывшись пару минут, парень с довольной улыбкой пригладил рукой коротко стриженые усы и бороду, такие же черные, как и волосы на его голове, и протянул мне сомкнутый кулак.

– Зелья, эта окарина была сделана с мыслями о тебе.

Я приняла от Моэра перенявшую тепло его тела окарину, древнейший духовой музыкальный инструмент, представляющий собой округлый полый предмет с несколькими отверстиями. Моя окарина по форме напоминала плотно поевшего ската, а на месте, где у него должна быть голова, располагалось главное отверстие, в которое музыкант и должен направлять воздух изо рта. По периметру задней стенки окарины располагались десять отверстий разного размера. Моэр рассказывал, что комбинациями закрытых и открытых отверстий можно добиться разных нот. Справа и слева от главного отверстия располагались крепления для шнурка, благодаря чему эту флейту можно было носить с собой на шее. Передняя же стенка была украшена выжженным рисунком львиной головы.

– Лев? – спросила я – Ты сам это придумал?

– Ни в коем случае нет. Это же не лев, а чистопородный лис! – ответил музыкант. – Но, если все-таки сомнения в моей частности поселятся у тебя в душе, помни, что я поклялся и намерен сдержать клятву одному представителю семейства кошачьих, что не выдам его секрет. Все еще надеюсь, что мне помогут построить жилище. Хоть кто-то.

Леон. Фамилия Шаяля. Моей же фамилией является Лисс, и на рыжее хитрое животное изображение на окарине, как ни крути музыкальный инструмент в руках, не похоже. Теперь музыка из этой окарины не может не помочь, раз уж в ее изготовлении, хотя бы косвенно, но принял участие мой далекий от музыки талантливый строитель. Сдержать слезы было сложно, но я взглянула на Шаяля, насыпающего в костер разноцветные порошки, Лист, вспотевшую от растирания листьев в тазу, и Моэра, до сих пор с улыбкой уставившегося на меня, и справилась с нахлынувшими эмоциями. Это будет лучшей благодарностью для людей, которые итак не хотят меня никуда отпускать.

Окарина возвратилась создателю, поскольку играть на ней буду не я. Мой мозг не в состоянии осознать, каким образом с помощью физических видимых предметов у людей получается создавать чудесные мелодии, невидимые и проникающие в самую душу. Что должно произойти в сознании, чтобы мелодия разложилась в голове в череду действий руками, будь то нажимание клавиш или дерганье струн? Эти волшебники музыканты, каждый вечер проводящие импровизированные концерты, наполняют ночь своей магией, и пробуждают бурю чувств.

– Не бойся. После всего этого я, разумеется, верну ее тебе. Если захочешь, сможешь даже научиться играть, каждую неделю я провожу уроки для детей, – сказал мне Моэр.

– Поэтому папа вот-вот тебя и погонит! Он постоянно вспоминает того мальчишку с ах'фой, что с твоей помощью искалечил пальцы в кх'овь и закапал обеденный стол, – послышался крик Лист из другого конца пещеры.

Закончив перепалку, мы начали готовить место ночного действия. За костром, у дальней стены пещеры шкуры были разложены в виде кушетки. Это было место для меня, которое грел для меня Завр, до невозможности любящий лежать на возвышениях. В изголовье моей «кровати» готовящийся к худшему Шаяль также обустроил себе место, положив пару шкур, и набросал в кострище розоватый порошок гриба псилоцибе, употребление которого в пищу вызывает галлюцинации и, кому как повезет, состояние эйфории или же полной апатии. На огне разогревался котелок с плавающими цветами голубого лотоса и шалфея, пары которых производят мягкий анестезирующий эффект. От всего многообразия воздействующих веществ воздух казался горячим и тяжелым. Слой дыма осаживался на коже и неприятно тянул.

В ногах расположился Моэр, натиравший окарину эфирным маслом сандала, в ответ на мой немой вопрос, назвавший его «ароматом путешествий духа». Музыка, звучавшая при кратковременных репетициях музыканта, наполняла голову, прогоняя мысли.

Я помогала Лист готовить нечто из гимли-гимли, голубой глины, мяты и еще нескольких ингредиентов, идентифицировать которые я не смогла. Девушка расположилась почти у входа в пещеру и могла говорить с уверенностью, что нас не слышно:

– Ты так и не 'гешилась погово'хить с Шаялем о всех этих так х'асслабляющих его где-то уставшего веществах? – осторожно спросила Лист.

– Мы говорили, – ответила я. – Вчера, мы ушли ночевать на озеро, чтобы встретить рассвет нашей третьей годовщины. Он сказал, что в любой момент может перестать, но не видит причины, потому что всегда чувствует себя от этого только лучше. Мыслит яснее.