Андрей Плеханов - Царь муравьев

Очень трудно удержаться на грани здравого смысла, день изо дня пребывая в психушке. Особенно, если знаешь, что ИХ глаза следят за тобой ежесекундно.

Когда доктор Максим Олегович говорит об «обычном неврозе», он неумело лукавит, не делая скидок на мое медицинское образование. Ведь мелькают в его речи слова «бред преследования». И это обо мне. И это значит: шизофрения. Не просто диагноз, но ДИАГНОЗ.

Это ложь! Нет у меня ни бреда преследования, ни малейшей шизофрении, ни зачаточной даже паранойи. Просто обложили меня так плотно, что невозможно этого не заметить.

К примеру сегодня: пришли эти двое в синих курточках и начали морить тараканов. Насекомых, в самом деле, в нашей психушке хоть отбавляй, и я нисколько не против, чтобы морить их современными ядами, считающимися для людей безвредными. Но зачем ковырять для этого штукатурку? Особенно рядом с моей кроватью?

Нас, небуйных психов, выгнали из отделения всех поголовно. Сперва собрали в столовой, потом построили и повели гулять. Гуляли мы, замечу, почти три часа – до тошноты. Тошно гулять, если нечем заняться. А когда вернулись, никакой химией в палатах не пахло.

Тараканов, правда, действительно стало поменьше, но дело не в них. Главное другое: я замечаю рядом со своей кроватью отколупнутый кусок штукатурки. Неровная такая дырка, размером с ноготь, и довольно глубокая. Зачем ее сделали? Долбили, чтобы достать таракана? Они же не дятлы… В жизни не видел такой подозрительной дырки.

Я взбиваю подушку, ложусь поверх покрывала и притворяюсь, что читаю книгу. Очень удачно притворяюсь – всякий, поглядев на меня, решит, что я действительно читаю. На самом же деле произвожу в уме сложные манипуляции. Чтобы дело прошло удачно, нужно взять любое число от четырех до девяти, умножить его на двадцать, потом прибавить сто двадцать четыре и поделить то, что получилось, пополам. У вас получится определенная цифра. Дальше вы должны ее реализовать – половину от цифры раз шмыгнуть носом (держать при этом руку на правом колене), а вторую половину – клацнуть зубами, только тихо, чтобы те, кто за вами наблюдает, не заметили. Затем нужно произнести шепотом:

После этого все ваши враги ослепнут – ненадолго, на полчаса. То есть они будут видеть вас, но для них вы будете лежать и тупо таращиться в книгу, что бы ни делали на самом деле.

А на самом деле я откладываю книжку, поворачиваюсь лицом к стене и внимательно смотрю на дыру в штукатурке.

Она глубокая. Что там внутри – непонятно. Беру зажигалку, зажигаю огонек и пытаюсь осветить глубину. Вроде бы ничего, штукатурка как штукатурка, серая, ничего не блестит.

Дудки, меня не проведешь! Я-то знаю, что там внутри. Видеокамера! Только специальная – такая, какую обычным взглядом не определишь.

Я достаю жвачку, сую в рот сразу четыре подушечки, разжевываю и залепляю дыру – умело, так, что снаружи и не поймешь, что видеокамера залеплена.

Думаете, я на самом деле сошел с ума? Да нет, просто развлекаюсь, убиваю время. Кривляюсь, можно сказать. Научился всяким глупостям от соседей-психов, от них и не такому научишься.

Теперь можно спокойно полежать, подумать о жизни и о том, что со мной произошло.

После прихода к власти Ганса-Сазонова передо мной открылись радужные перспективы. Конечно, никто не предложил мне должность директора городского департамента здравоохранения, да и не было смысла предлагать. Не мое это дело – людьми руководить, мой удел – стоять за операционным столом. Однако всего лишь через три недели после выздоровления я покинул свою больницу и перешел на работу в клинику куда более богатую, если не сказать роскошную – в ту самую, в которой меня реанимировали и поставили на ноги. Элитная больница, совмещенная с санаторным комплексом, расположенная в бору под названием «Сосновый рай», на берегу чистейшего лесного озера, в получасе езды от города. Все это великолепие в целом называется «Клиника жизни». Кто ее владелец? Михаил Константинович Благовещенский, известный в городе эндокринолог, доктор медицинских наук. Конечно же, фрагрант.

Вы можете назвать мои действия предательством, ведь до этого я много разглагольствовал о патриотизме, о том, что нужно трудиться на месте, кое дано тебе богом, о долге своем перед главврачом Серафимычем и так далее. Не совсем так, друзья мои. С родной больницей я рассчитался сполна. Моими стараниями она получила столько современного оборудования, в том числе и лапароскопического, сколько не получала за последние лет двадцать. Руки мои чесались от желания поскорее опробовать новую аппаратуру, но так и не дошли до нее. На работу ко мне приехала весьма представительная делегация – Женя, Майор и даже Агрба собственной персоной.

– Собирайся, док, – немногословно сказал Родион. – Поехали.

– Куда?

– Увидишь.

Хотя меня лечили в «Клинике жизни», я толком не видел ее, прикованный к кровати. Теперь же меня вел по комплексу лично Благовещенский, породистый профессор лет пятидесяти, выглядящий, как и положено подлизе, не больше, чем на сорок, хотя и с длинною бородою. Он неторопливо шествовал по отделениям, оперблоку, лабораторной службе, и показывал свои владения. Глаза мои полезли на лоб, рот открылся от изумления и не думал закрываться. Такого я не видел даже в Германии.

«Клиника жизни» существовала уже около двух лет, но я никогда не слышал о ней. Немудрено: официально она открылась только после победы Сазонова на выборах. А до этого полуразрушенный санаторий, купленный Благовещенским (а точнее, сообществом фрагрантов), перестраивался с первого кирпича до последнего. Не знаю, как они отбивались в последние месяцы от чистильщиков – многое в истории с «Чистилищем» так и осталось для меня неясным. Но факт в том, что уже почти год больница вовсю работала, обслуживая подлиз и их приближенных. Теперь же, когда Ганс стал мэром, клиника распахнула свои двери для всех. Точнее, для всех тех, кто обладает толстым кошельком. Уточняю: очень-очень толстым.

Иногда я представлял такой больнично-санаторный комплекс в мечтах, теперь увидел мечту воочию. «Клиника жизни» не просто лечила – давала гарантию выздоровления любому пациенту, даже самому безнадежному. К переливанию фрагрантской крови, как сразу заявил мне Благовещенский, прибегали лишь в крайних случаях, даже при онкологических болезнях. Это требовалось редко: все здесь было на самом высоком уровне – и оборудование, и врачи. Не буду подробно рассказывать о больнице, красивом парке и уютных санаторных коттеджах. В сущности, ничего экстраординарного – элитная клиника для богатых, построенная по европейскому образцу. И все же нечто особенное присутствовало.