Полина Горбова - Шорох Дланы

Матильда заводит машину. Приподнявшись на несколько сантиметров над землей, кар гудит и покачивается, стабилизируясь в гравитационном поле.

– Они назвали причину? – спрашивает Мати.

– Неуспеваемость.

На лице Матильды читается разочарование.

– Последний курс. Как так можно? – с долей сожаления говорит она, слегка водя челюстью, словно удерживая на языке что-то обидное.

Мира молчит.

– Ты просто ленивая! – не выдерживает Кох. – Я не понимаю! У тебя есть хоть какие-нибудь цели в жизни? Хватит плыть по течению!

Мира смотрит в окно.

– Если ты, Мати – атомный ледокол, то я – лишь планктон, который временами кидают в стороны волны жизненных обстоятельств.

– Попробовала бы хоть что-нибудь завершить! – Матильда говорит сама с собой. – Любое дело. Хоть рисунок нарисуй – до конца! Ты даже не представляешь, какую радость и удовольствие приносит законченная работа!

– Дело в том, – говорит Мира, – что ты всегда знаешь, откуда и куда идешь, – голос делается меланхоличным и отстраненным. – А я ничего не знаю и ничего не хочу.

– Куда тебя отвезти?

– Не знаю. – Мира отцепляет от черного платья короткий упругий волос. – Куда-нибудь.

Влившись в гудящую вереницу транспорта, кар летит мимо стеклянных небоскребов, соединенных переходными мостами, словно веретеном деления. В приоткрытое окно дышит приятный весенний холодок, с крыш идет снег из лепестков цветущей вишни.

– Полетели в Булонский лес? – предлагает Матильда. – Мы пытаемся ввести в экосистему светлячков с Проксимы. Нужно отобрать нескольких для анализа…

– Да, – перебивает Мира. – Я куда угодно полечу. Только не нуди, пожалуйста, я все равно ничего не понимаю.

Будучи увлеченным биологом, Матильда любит долгие монотонные рассказы о работе в Институте внеземной жизни, которые без сонливости слушает только один человек – ее приятель – телепортатор Уолтер Флоренс, о котором Мира знает только то, что он странный.

На окраине Кох прибавляет скорость, и кар поднимается на высоту птичьего полета, откуда виден остров целиком. Светоч паутиной улиц сковывает цилиндрические тела железобетонных жуков, покрытых стеклянными чешуйками. В центре возвышается колоссальных размеров памятник Пьеру Маршалю – создателю климат-конструктора. От монумента по кругу отходят шесть проспектов, объединенных узкими переулками.

Матильда включает новостной канал на голографике. Появляется изображение молодой блондинки, и поставленный голос разбавляет тягучую тишину в салоне:

«На острове Ярком обнаружено неизвестное ранее вещество, вызывающее коллективные галлюцинации. Об этом в Совет безопасности сообщили из криминального отдела острова. Распространители задержаны. Однако одному из дилеров, известному как Отто Вернер, удалось скрыться от преследования. Объявлен розыск. Фоторобот представлен на экране. Если вам известно местоположение преступника, незамедлительно сообщите в Совет безопасности…»

– Каждый день что-то новенькое, – фыркает Матильда. – Недавно общались с деревьями. Теперь коллективные галлюцинации…

– С деревьями?

Мати отмахивается.

– Уолтер рассказывал. Ты же знаешь, он в паранормальном варится. Вроде бы ищут какое-то говорящее дерево. Не бери в голову.

– Ладно.

– Что за чушь? Я бы вот не хотела ни с кем делить безумие, а ты?

– Наверно, те, кто сознательно идет на такое, устали от одиночества.

– Что ты имеешь в виду?

– Помнишь, ты рассказывала, что иногда ученые объединяют разумы, чтобы решить какую-нибудь сложную задачу?

– Да, так можно частично преодолеть субъективизм в науке. Делают это с помощью специального устройства – трансгрессора, шлем такой, на гребневика похож. И что?

– Может, коллективные галлюцинации – это трансгрессия психическая? Ученые пробивают барьер из смыслов и интерпретаций, а бедные наркоманы – эмоциональный. Может, они потерялись, и это их последний шанс найти контакт с людьми? Раствориться и растворить в себе…

– Мира…

Она замолкает и уходит в свои мысли. Взгляд становится отстраненным. Мати кладет руку ей на плечо.

– Зря я завела этот разговор. Извини. Тебе, наверно, нелегко.

«Вчера на выставке достижений человечества на острове Светоч был представлен новый бионический протез. Создатели утверждают, что система ничем не уступает настоящим конечностям, а подвижностью и силой даже превосходит…»

Кар проносится через Атлантический океан и вскоре зависает над бывшим парком. Матильда выбирает удобное место для посадки. Высунувшись из окна, Мира смотрит вниз, на заросшие озера, корты и велодорожки, пустые рестораны, пристань с полусгнившими лодочками, утопающие в зеленом океане биомассы. Наверное…

«Сущее станет травой», – прорезается вкрадчивый мужской голос. – «Под сенью ветвей нарождается аморфный мир, который бросит вызов вечности».

Мира меняется в лице, бледнеет и резко втягивается в салон.

– Кто это? – тихо и настороженно произносит она, вдавливая кнопку, закрывающую окно.

– Что? – Матильда сводит брови. – Что ты сказала?

Я схожу с ума. Это как… как у мамы… Нет, боже, нет! Возьми себя в руки!

– Я говорю, давай сядем у Багателя…

Чистая лужайка, поросшая мелкими желтыми и белыми цветами, влажная от вечерней росы. Впереди небольшой дворец с эркером. Стены увиты плющом, маскирующим дворец среди беспорядочно разросшихся акаций. Едва заметно проступают высокие окна с грязными бельмами разводов, как подслеповатые глаза из мира людей. Матильда лезет на заднее сидение за сачком и банкой.

Пошатываясь на ватных ногах, Мира направляется во дворец, побыть несколько минут в одиночестве.

В затхлом воздухе витает пыльная взвесь, движение двери гонит по полу клубы. Стены давно поблекли. Под ногами хрустят битые бутылки, железки. Валяются тряпки, окурки и разломанные пластиковые контейнеры. Всю мебель из дворца вывезли при переселении на острова, так что осталась просто древняя разлагающаяся коробка – притон для представителей социального дна.

– Что я здесь делаю? – шепчет Мира и смотрит на загаженный пол, затем – на ажурные алебастровые узоры в размытых розовых пятнах…

Они движутся.

Тяжело бьется сердце. Опустив глаза, она усиленно моргает. На периферии продолжается странное вращение стен. Орнамент закручивается одновременно внутрь и вовне, выворачивается наизнанку, приобретая совсем иную форму.

– Мира! – зовет с улицы Матильда. – Пойдем, темнеет! Тебя еще домой нужно вернуть…

Изображение преломляется, линзируется. Очертания теряются, превращаясь вместе с комнатой в сплошной поток искажений, уплывающий в черно-синюю мглу. Слышится отдаленное утробное бормотание. Шепот. И звук, похожий на биение бубенцов.