Павел Амнуэль - Опоздавшие к смерти. Cобрание сочинений в 30 книгах. Книга 28

– Да, – сказал следователь. – Давно хотел познакомиться, а тут случай представился. Я имею в виду вчерашние события в Шуафате…

– Не понимаю, – с раздражением отозвался Симхони, – почему следственный отдел полиции интересуется нашими действиями по наведению порядка. Все было в рамках закона. Солдаты использовали резиновые пули только в одном эпизоде, двое раненых, и это все.

– Простите, – перебил Штерн, поняв, что они с Симхони говорят о разных вещах. Как говорится, у кого что болит, тот о том и говорит. – Простите, я неточно сформулировал вопрос. Ни в малейшей степени не ставлю под сомнение профессионализм пограничников. Я говорю о смерти адвоката Аль-Джабара. Его вдова обратилась в полицию с жалобой на действия…

– Ах, это, – облегченно вздохнул Симхони. – Я могу ее понять. Но, господин Штерн, это просто совпадение. У меня в Шуафате четыре патрульных джипа…

– Вот-вот, – сказал Штерн, – я как раз и хотел бы знать, где и когда ваши машины находились, мне ведь придется на жалобу отвечать, и потому, хочешь не хочешь, придется хронометрировать…

– Ну, – Штерн так и видел, как полковник пожал плечами, прижимая к правому плечу трубку сотового телефона, – я не могу вам сказать сходу, нужно посмотреть в журнале дежурства.

– Я и не прошу вас об этом! Когда я смогу получить бумагу с хронометражем?

В трубке послышались чьи-то голоса, Симхони задал кому-то вопрос и, выслушав ответ, сказал Штерну:

– К вечеру вас устроит?

– М-м… – помялся следователь. – Видите ли, полковник, я собираюсь навестить вдову, выразить соболезнование, мы с Аль-Джабаром были знакомы… Так я бы хотел…

– А, понимаю, – сказал Симхони. – Слышал о том, как вы распалялись у Ахмеда. Правда, не понимаю… Ну, это неважно.

– Многие не понимают, – улыбнулся Штерн. – Я сторонник трансфера и всегда таким был, а Аль-Джабар никогда не скрывал своих антиизраильских взглядов… Видите ли, мы оба называем себя интеллигентами. Впрочем, это долго объяснять…

– Когда вы собираетесь посетить вдову адвоката? – спросил Симхони.

– Как только получу вашу бумагу. Я могу заехать к вам, а от вас – в Шуафат.

– Это было бы лучше всего, – согласился полковник. – Я сейчас отдам распоряжение. Давайте через полтора часа, хорошо?

Штерн посмотрел на часы. Полтора часа, да плюс час на нерасторопность адъютанта Симхони, четверть часа от пограничников до Шуафата…

– Хорошо, – сказал он.

«Бумаги, – подумал он, положив трубку. – Что за нелепая ситуация! Ехать к вдове старого знакомого и вместо слов утешения везти ей какие-то бумаги и объяснять, что израильские врачи не виноваты в смерти ее мужа. И пограничники не виноваты тоже. По большому счету даже толпа, собравшаяся на площади, не виновата: толпа не обладает разумом, и винить ее в непродуманных действиях просто бессмысленно. Может, виноват тот, кто эту толпу собрал и зарядил антиеврейским возмущением? Нет, это тоже будет неверным ответом – кто бы ни был зачинщиком акции, ему наверняка в голову не приходило, что тем самым он мог подписать смертный приговор кому-то из своих же соплеменников, которому могло стать плохо во время демонстрации и к которому не смогут проехать врачи скорой помощи. Правильный ответ: так уж получилось, но этот единственно верный ответ не удовлетворит Галию, которой было сейчас наверняка плевать на все сложности арабо-израильских отношений. Она знала одно: если бы врачи прибыли вовремя, ее мужа удалось бы спасти. Может быть, удалось бы. Впрочем, даже «может быть» для Галии сейчас равнозначно твердому убеждению.

Кряхтя и проклиная и былое знакомство с Абу-Джабаром, и собственную службу, Штерн выбрался из-за стола. Он чувствовал себя разбитым – сейчас хорошо бы какое-нибудь убийство, желательно в еврейской части города и не на националистической почве, тогда он встряхнулся бы и принялся за работу с обычным для него усердием, о котором коллеги говорили: «Штерн пошел по следу, значит, нужно готовить камеру».

Конечно, это было преувеличением. Штерн прекрасно знал статистику раскрываемости преступлений, особенно когда речь шла о нем самом: восемьдесят три процента – пять из шести. Прекрасная раскрываемость, как говорил прокурор Вакнин, всем бы такую. Но ведь и преступления… Муж убил жену в пылу ссоры, облил себя бензином и собрался поджечь, соседи вовремя позвонили в полицию. Или вот – два парня-наркомана влезли в магазин радиоаппаратуры, сработала сигнализация, обоих взяли на месте, причем один из них просто не соображал, что делает. Не так уж часто приходилось вести долгие следственные действия и вычислять преступника, а потом идти по следу и присутствовать при задержании под немые возгласы патрульных: «Ай да Штерн, ай да молодец!» Последний случай был полтора месяца назад – он действительно тогда поработал не хуже Холмса или этого американца, как его – Перри Мейсона. Убили художника и на месте преступления практически не было улик. И по знакомствам работать смысла не было – художник жил уединенно, терпеть не мог компаний, друзей не имел, врагов, по-видимому, тоже. И убийство с целью ограбления все это не напоминало. Штерн тогда часами сидел в огромной прокуренной мастерской, где полотна и мольберты были навалены как папки с делами в кабинете самого следователя. Сидел, не обращал внимания на недоуменные взгляды коллег и, в конце концов, вычислил убийцу. И доказательство вычислил – убийца даже слова не смог сказать в свое оправдание.

Но такие дела, где действительно нужны были мозги и опыт, случались не часто. Точнее, слишком редко, чтобы Штерн получал удовлетворение от собственной работы.

Следователь медленно спустился в холл, механически отвечая на приветствия, и спросил у дежурного офицера, есть ли свободная машина. Обычно все машины были в разъездах, и Штерну приходилось ехать на своей, чего он очень не любил в рабочее время – особенно если приходилось углубляться в арабские кварталы. Не то чтобы боялся нападения, но и испытывать хотя бы мимолетное чувство незащищенности тоже не очень хотелось.

К счастью, в гараж только что вернулся Моти, он даже не успел выключить мотор и потому к появлению Штерна отнесся с неудовольствием, хотя и уважал следователя, причем не только за ум, но и за способность рассказывать о преступлениях так, что заурядное убийство из ревности становилось конечным звеном цепи необратимых и страшных действий.

– Куда едем? – спросил Моти, когда Штерн тяжело уселся рядом и пристегнулся.

– Сначала в кафе по твоему выбору, – сказал Штерн, – я с утра не ел и неизвестно когда получится… Потом к пограничникам, а оттуда в Шуафат.

Программа показалась Моти вполне приемлемой, особенно в первой части, и минут через десять мужчины сидели в уютном ресторанчике Марка Толедано в одном из многочисленных переулочков, отходивших от шумной центральной улицы имени давно почившего и мало кому известного английского короля Георга Пятого.