Павел Амнуэль - Капли звёздного света. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 2

Написали друзья письмо и стали ждать ответа – если не от вождя, то хотя бы из газет. А теперь представьте себя на месте редактора газеты «Правда» (не говорю уж о прочих 39 изданиях), на стол которого ложится письмо, начинающееся словами: «И. В. Сталину, копия в газету…». Ответить автору? Невозможно, надо сначала узнать, что по этому поводу думает главный адресат. Не отвечать? А если главный адресат узнает, что газеты не реагируют на сигналы читателей? В общем, незавидное было положение у тогдашних редакторов – если еще учесть, что не только Альтшуллер с Шапиро писали Самому (копия в газету) письма с разного рода идеями и предложениями. Но ответить авторам раньше, чем это сделает вождь, ни один редактор, конечно же, не решался.

Может, на том бы эта история и закончилась – не стали бы редакторы газет отправлять странное письмо в МГБ, поскольку, опять же, не могли знать реакцию Иосифа Виссарионовича. А донес на молодых людей – как это обычно и бывало – их общий знакомый, фамилию которого Генрих Саулович мне не назвал, да если бы и назвал, это не имело бы значения, поскольку имена друзей его молодости ничего мне не говорили. Да и доказательств, что донес именно этот человек, у Альтова не было. Просто однажды, сидя в курилке Бакинской Публичной библиотеки, Генрих и Рафик беседовали все о том же письме, и все о том же страшном препарате, и все о том же возможном взрыве парада, который могли бы организовать враги. Конечно, вести подобные беседы в публичном месте было по меньшей мере неосмотрительно, но это стало им понятно позже. А тогда – Генрих это точно видел – неподалеку крутился их знакомый, который вполне мог этот разговор слышать.

Арестовали обоих несколько дней спустя. Арест произвели в один день и час – Генриха «взяли» в Баку, а Рафика – в Тбилиси, куда он поехал в командировку. Видимо, вина обоих перед советской родиной была так велика, что местным органам госбезопасности не доверили вести их дела – Генриха отправили в Москву сразу после ареста, а Рафика – чуть позже, после нескольких допросов. О своем пребывании в Бутырской тюрьме и лагерях Рафаил Борисович Шапиро написал много лет спустя небольшую по объему, но чрезвычайно емкую по содержанию книгу «Опять двадцать пять», увидевшую свет, к сожалению, уже после смерти автора. Генрих Саулович книгу о своей жизни написать не успел…

* * *

Когда арестовали Рафика Шапиро, в Тбилиси стояла удушающая жара. Первые допросы проводили в местном отделении МГБ, а содержали в КПЗ, откуда и доставляли каждый день в самое жаркое время. К тюрьме подъезжал «воронок», где не было ни одного окна, Рафика быстро выводили из камеры, запихивали в эту душегубку и куда-то долго везли. На жаре кабина раскалялась так, что дышать становилось невозможно, воздух снаружи не поступал, и, когда подъезжали, наконец, к нужному месту (где это место находилось, Рафик так и не узнал), узник был уже в полуобморочном состоянии.

Открывалась дверь, конвоир давал команду: «Быстрее! Вперед!», и Рафика, уже терявшего сознание, подгоняя пинками, заставляли взбегать (не подниматься, а именно взбегать) на шестой этаж. Допрос начинался, как только совершенно обессилевшего и ничего не соображавшего Рафика вталкивали в кабинет следователя.

Не били, даже не очень кричали – считали, видимо, лишним: и без того подпишет все, что дадут.

Рафик не подписал. Не поверил, в частности, и утверждению следователя, что, мол, нечего кочевряжиться, Альтшуллер все уже подписал и во всем сознался, пора и тебе.

Генриха привезли в Москву, в Бутырку, и поместили в двухместную камеру. Сосед оказался человеком вполне приличным – в тюрьму попал всего лишь за то, что хотел (заметьте – хотел, но не сделал, видимо, не успел, вовремя «взяли») развалить советское сельское хозяйство. Я не запомнил имени «разрушителя», фамилия же его была, кажется, Заседский. Это был молодой человек, немногим моложе Генриха, студент-математик. Естественно, кому еще разваливать сельское хозяйство, если не математику?

С соседом Генрих быстро нашел общий язык – было о чем поговорить с интеллигентным человеком. Если бы не допросы…

На первом же допросе следователь предложил сделку. Все равно, мол, все, что надо, подпишете, и потому, во-первых, лучше не тратить зря времени, а во-вторых, для смягчения приговора назвать того, кто вас, такого молодого и неопытного, втянул в гнусную политическую авантюру против советской власти. Если большая часть вины лежит на ком-то, то на вас, соответственно, меньшая. Надо только выбрать человека, которого…

Предать?

Это не предательство, – говорил следователь. Допустим, этот человек уже умер, ему ведь все равно, а вам будет облегчение участи. И уточнил: отец ваш скончался, верно? Ну вот, допустим, он вас в антисоветскую деятельность и втравил.

Не знаю, каким взглядом посмотрел на следователя Альтшуллер, когда услышал это предложение. Не знаю, какие в точности слова сказал. На мой вопрос Генрих Саулович ответил коротко:

– Я отказался.

И принялся рассказывать, как проводились допросы. Впоследствии мне много раз приходилось слышать об этой методике, впоследствии мне вообще много чего довелось читать о сталинских тюрьмах и лагерях (от Солженицына до Шаламова и Разгона), но в тот вечер (еще не был опубликован даже «Один день Ивана Денисовича»! ) многое я слышал и узнавал впервые, и потому впечатления были подобны взгляду в неожиданно разверзшуюся перед глазами пропасть.

***

– Отбой в тюрьме был в десять вечера. В камере выключали свет и включали ровно в шесть утра, когда была побудка. Ночью полагалось лежать на нарах и спать, а днем лежать не разрешалось, спать – тем более, только сидеть, стоять или ходить по камере. Без десяти десять, когда мы с Заседским начинали готовиться ко сну, дверь распахивалась, появлялся вертухай и спрашивал:

«На букву А есть?»

Нас всего-то было двое: я и Заседский, но ритуал всегда соблюдался.

«Есть», – отзывался я.

«Фамилия!»

«Альтшуллер».

«На выход».

Ровно в десять вечера в камере выключали свет, а в кабинете следователя начинался допрос, продолжавшийся всю ночь. Без четверти шесть допрос заканчивался, меня отводили в камеру, я без сил валился на нары, и сразу же включался свет, звучал сигнал побудки, в глазок заглядывал вертухай и кричал:

«Подъем!»

Сколько может жить человек без сна и не сойти с ума?

* * *

Смысла в допросах не было никакого: никого из своих «сообщников» и «вдохновителей» Генрих называть не собирался, вопрос об отце решен был в первую же ночь, но все равно «задушевные беседы», а точнее, монологи следователя продолжались из ночи в ночь, и через несколько суток усталость стала невыносимой. Человек может прожить месяц без пищи, две недели – без воды, но без сна не больше нескольких дней. В психике происходят необратимые изменения, можно сойти с ума, а прежде подписать любую бумагу, что подсунет следователь.