Алекс Сайлент - Великий Дух

На той стороне дома, к которой подошёл Катэр, было сразу три входа. Самый дальний был занавешен обычной тканью, он вёл в ту часть дома, которая располагалась на краю обрыва, а ближний находился в какой-то круглой пристройке, похожей на крошечную башню, упиравшуюся во второй этаж. После минуты сомнений и ожидания Катэр решился зайти именно в эту башню, в которую вела самая большая и красивая дверь, но у которой не было ручки и которая просто не могла открыться в привычном смысле слова. Она была закреплена не на петли, а на шест, установленный посередине дверного проёма горизонтально, то есть дверь открывалась вращением, но сверху вниз, а не справа налево. И Катэр далеко не сразу смог понять, что нужно приподнять её нижнюю половину и после этого буквально проползти под ней, а она оказалась очень тяжёлой, потому что тоже была сделана из глины. Но награда за эти старания оказалась крайне сомнительной – в этой круглой башенке не было абсолютно ничего, даже под ногами была просто земля. Задерживаться там не было смысла, и он направился к небольшому проёму, благодаря которому смог войти в коридор, тускло освещённый не окнами, а лишь щелями наверху, но главное, что света было достаточно для того, чтобы понять, что и в коридоре не было абсолютно ничего – только стены, потолок и земля. Он прошёл примерно 10 метров и упёрся в стену, слева был проём и простенькая дверь из какого-то лёгкого материала, с открытием которой проблем не возникло, после чего он благополучно вышел из дома и осознал, что это был один из трёх входов. Его наполнил немой шок и даже нечто похожее на тревогу. До этого дня он не мог представить, что подобные вещи могут вызвать столь сильные эмоции, но они смогли, ведь это нарушало привычные законы мировосприятия, привычную человеческую логику – это был просто коридор, соединяющий два входа, в котором абсолютно ничего не было и через который нельзя было попасть в дом.

Катэр застыл примерно на минуту, пытаясь постичь увиденное и готовясь позвать кого-нибудь, но делать это всё же не пришлось – через дальний проход из дома вышел какой-то человек. Он сделал несколько неспешных шагов, остановился и начал внимательно и пугающе спокойно смотреть на незваного гостя. На его лице не отразилось никаких эмоций, ничто в его движениях или взгляде не намекнуло на удивление или страх. Казалось, что он всегда ждал Катэра и закономерность этой встречи не могла вызвать сомнений и вопросов, он был спокоен, как водная гладь озера, и продолжал молча смотреть на пришельца. Он был среднего роста и пугающе худым, с короткими волосами, мертвенно невозмутимым лицом, черты которого были скорее отталкивающими, нежели приятными, его кожа была смуглой, но не настолько тёмной, как можно было ожидать от жителя этой планеты. Он точно не был молод, но и не был дряхлым стариком – по стандартам других планет ему можно было дать не более пятидесяти. Из одежды на нём был только большой кусок какой-то простейшей ткани, которую можно было назвать рясой или накидкой, полностью скрывавшей его скелетоподобное тело, кроме головы, шеи и кистей рук. Как выяснилось в дальнейшем, на его ногах не было обуви – они были обмотаны такой же простой тканью. Рассмотрев его как следует и убедившись в том, что ему ничто не угрожает, Катэр отдал мысленный приказ костюму, после чего шлем без помощи рук приподнялся и зафиксировался на спине чуть ниже шеи. Теперь обитатель дома мог увидеть лицо путника – им оказался житель планеты Анаргион, уже достаточно пожилой, но сохранивший красоту и прекрасную физическую форму. Каждое движение и слово Катэра свидетельствовало о большом количестве потреблённой энергии жизни разных сортов. Он медленно приблизился к этому человеку, молчание которого уже начинало настораживать.

– Ты бессмертный? – спросил Катэр на прекрасном экзилонском и, не дождавшись ответа, тут же добавил: – Ты живёшь здесь?

Незнакомец продолжал молчать, направляя свой остекленевший взгляд на пришельца, для которого это была невыносимо долгая пауза. Лишь при большом желании Катэр смог бы разглядеть на его лице признаки разумности и хоть каких-то чувств. Подобным образом Катэра ещё не встречали, никто и нигде, и он уже смирился с тем, что этот человек просто не понимает общесистемного языка, но вот мышцы на его лице начали двигаться, очень медленно и тяжело, будто со скрипом – сначала открылся рот, а ещё через несколько секунд он наконец-то ответил:

– Да.

Даже этого короткого слова было достаточно для того, чтобы понять, что он говорит с сильным акцентом. Катэр мог его понять, но непривычные интонации, ударения и произношение почти всех букв сильно резало слух, ещё больше затрудняя этот диалог.

– У тебя есть вода и еда? Я могу остановиться у тебя на какое-то время?

После ещё одной невыносимо долгой паузы хозяин ответил просто:

– Да.

И, не сказав больше ни слова, не сделав ни одного жеста, он просто развернулся и зашёл в дом. Но это не было похоже на бегство или намёк на то, что Катэру лучше уйти – это вообще ни на что не было похоже, и потому Катэр был в замешательстве и сомневался секунд десять, но всё же решился зайти следом. Он оказался в большом помещении, залитом ярким светом благодаря огромным панорамным окнам, выходящим на озеро, и почти пустующем, в котором было совсем немного невзрачной мебели, голые стены, но хотя бы был глиняный пол вместо голой земли. Бессмертный шёл очень медленно и потому Катэр успел догнать его на входе в соседнюю комнату, в которой не было окон, она была меньше и прохладнее, но зато там было значительно больше вещей. Там были столы, на одном из которых стоял сосуд причудливой формы, к которому подошёл хозяин дома и из которого налил воду в глиняный стакан, который и передал гостю. Утолив жажду, Катэр спросил:

– Ты говоришь на экзилонском?

– Да.

– Это хорошо. Удобно, когда главный межпланетный язык так похож на твой и у тебя есть почти триста лет, чтобы его выучить! – он попытался пошутить, улыбнуться и тем самым привнести в разговор дружескую лёгкость, но хозяин никак не отреагировал, будто никогда не слышал про юмор и улыбки, будто мышцы его лица просто не были приспособлены для этого. Он молчал, и его лицо выражало всё то же леденящее равнодушие – не недоверие или страх, а скорее просто отчуждение или скуку. Это была первая и последняя попытка Катэра пошутить.

– У вас же есть имена?

– Рогон.

– Это твоё имя?

– Да.

Он делал такие долгие паузы и говорил так неестественно медленно, словно издевался, явно подбирал каждое слово и отбрасывал всё лишнее. Абсолютно всё говорило о невозможности эмпатии, подлинного контакта, он был словно умственно отсталый, отрешённый от всего людского, уже не человек, а какая-то иссохшая куколка, которой не суждено переродиться в нечто прекрасное и способное летать.