Георгий Тушкан - Черный смерч

— Зачем? Я не понимаю.

— Я тебе еще кое-что скажу, но если ты разболтаешь, что это сказал я, то несколько десятков миллионов газетных листков сделают твое имя пугалом. Пойми: коммунисты — сила. То, что мы кричим об их слабости, — сказки для бэби. Дело не в их атомной бомбе. Ты представляешь себе, что советские колхозы с каждым годом продолжают укрепляться, хотя мы и стараемся заставить своими военными приготовлениями Советский Союз тратить деньги не на большие стройки и мирные заводы, а на военные материалы?

— Представляю.

— Что будет?

— Колхозники живут зажиточно, и единственно, чего они хотят, — это мира.

— Не прикидывайся дурачком! Крестьяне и мелкие фермеры всего мира захотят точно так же жить зажиточно, как колхозники. А у нас миллионы безработных рабочих и разоренные фермеры бродят по дорогам и с надеждой смотрят на Советский Союз. Самый факт существования колхоза, существования советского строя подрывает наши устои.

— А я тут при чем?

— А ты организовал Кооперативное объединение фермеров. Об этом говорят во многих странах. Твое имя слишком разрекламировано, как автора земельного кооператива. Мы противопоставим Кооперативное объединение фермеров с частной собственностью на землю идее колхозов, слишком завладевших умами крестьян и фермеров. Урожай продуктов на ваших полях будет продаваться потребителям по ценам, указанным Луи Дрэйком, то есть более высоким.

— А если я не захочу?

— Это значит — ты подпишешь свой смертный приговор.

— Я честный американец…

— Честный американец?! — засмеялся Поллард. — Это национальная ограниченность, бред наших прабабушек! Мы граждане мира! Космополитизм моя религия, и мировое правительство монополистов — мой бог! Чтобы хорошо зарабатывать, мы должны командовать миром!

— Я не собираюсь командовать! — сердито проворчал Гильбур.

— Против кого ты поднимаешь руку? Воевать с королем сельского хозяйства — значит воевать с Мак-Манти. У нас еще много врагов — это конкуренты Мак-Манти. Но самый главный враг — это большевики. А тут еще ты путаешься под ногами… Может быть, ты хочешь узнать, как котируются консервные акции?

Поллард подошел к телеграфному аппарату.

— Тридцать девять, — сказал он. — Всего тридцать девять! Это значит, что ты и все Кооперативное объединение фермеров уже вылетели в трубу. Ясно?

Вильям Гильбур поспешил к аппарату. Консервные акции действительно упали до 39.

— Что же ты все-таки выбираешь? — спросил Поллард. — Богатство и славу сверхамериканца или судьбу красного, преследуемого ФБР?

Через час по возвращении Гильбура домой к нему в усадьбу въехал большой черный легковой автомобиль. Вильям Гильбур лежал под платаном в гамаке. Услышав скрип гальки под ногами, он оглянулся и увидел двух мужчин, подходивших к нему, а неподалеку — черную машину с тремя незнакомцами, внимательно смотревшими в его сторону.

Гильбур недовольно ответил на приветствие. Ему показалось, что одного он знает.

— Мы, кажется, знакомы? — сухо спросил Гильбур.

— Только по телефону. Я — Луи Дрэйк, президент и генеральный директор Синдиката пищевой индустрии. Я приехал за окончательным ответом.

Гильбур встал:

— Вы хотите, чтобы я продавал весь урожай со всех полей наших фермеров только через вас, мистер Дрэйк? Но тогда исчезнет основная функция нашего Кооперативного объединения, заключающаяся в кооперативном сбыте как защите от скупщиков, банков и прочих посредников. Я не согласен.

— Вы социалист? — спросил Дрэйк.

— Что вы! Я просто деловой человек и считаю лишними всяких посредников между товаропроизводителями и потребителями.

— Синдикат пищевой индустрии должен командовать мировыми рынками. А вы своими низкими ценами взрываете деловую конъюнктуру! — с угрозой в голосе сказал Дрэйк. — Вы бьете нас по карману. Мы не потерпим этого! Я предлагаю вам следующее. Цены на урожай вашего Кооперативного объединения фермеров буду устанавливать я. Они будут несколько ниже синдикатских, но не слишком низки.

— А разницу вы будете класть в свой карман? Я не согласен.

— Нет, разницу будет получать ваше Кооперативное объединение фермеров.

— Не пойму, чего же вы все-таки хотите? Чтобы мы стали вашим филиалом?

— Отнюдь нет. Кооперативное объединение фермеров должно существовать самостоятельно. Вы будете по-прежнему возглавлять кооператив, но командовать им за вашей спиной буду я.

— Зачем это вам нужно?

— Об этом я скажу вам позже, если мы договоримся.

— А если нет — убьете?

— Вы нужны мне. Отвечу словами своего патрона: «Я не буду преследовать вас по суду и сажать в тюрьму, что займет слишком много времени, но я разорю вас, что гораздо быстрее и страшнее».

— А вам известно, что я не выпустил ни одной акции и банки мне не страшны, поэтому меня трудно разорить?

— Есть и другие средства.

— Опять взорвете плотину и устроите пожар?

— Есть и другие средства.

— Прежде чем решать, я должен посоветоваться со всеми фермерами, членами общества.

— Ни в коем случае! О моем посещении ни слова. Решайте сами. Я буду платить вам ежемесячно за работу председателя двадцать тысяч долларов. Позвоню через два дня на третий в десять утра.

Посетители, не прощаясь, пошли к машине. Вильям Гильбур смотрел им вслед, пока машина не скрылась за деревьями, и снова лег в гамак.

— Какое строгое лицо у говорившего с тобой! — сказала жена Гильбура подходя. — Как у пастора. Кто он?

— А ты не заметила у него рогов, хвоста и когтей?

— Нет… Ну, ты и скажешь! Он актер?

— Из преисподней, на сцене жизни!

Вильям Гильбур сел за обеденный стол, преисполненный твердого намерения бороться.

Вечером он получил сообщение от агента Луи Дрэйка, что его сын, инженер в Чикаго, находится у гангстеров, и в случае несогласия Гильбура… он скоропостижно… Что именно скоропостижно, об этом агент многозначительно промолчал. Это же подтвердила телеграммой жена сына.

Сегодня по дороге мимо фермы двигалось больше машин, чем обычно. Как правило, это были старые модели, по-видимому, собранные на автомобильных кладбищах. Это передвигались тысячи, десятки тысяч разоренных фермеров в поисках заработка. Многие заходили на ферму и спрашивали, нет ли работы.

Жена Гильбура, которую он посвятил в свои дела, молча, с ужасом смотрела на изможденные лица просителей. Она отдала весь имеющийся в доме хлеб и молоко. Она не уговаривала Вильяма Гильбура смириться, она молча плакала и что-то шептала про себя. Гильбур знал, что она оплакивает сына. Все чаще и чаще взгляд его останавливался на жене.

«И я стану одним из этих нищих фермеров… в лучшем случае. Кому от этого польза? Монополисты все равно проглотят всех мелких и средних фермеров», — то и дело твердил Гильбур, споря сам с собой и все чаще повторяя, что «придется уступить силе».