Хидзирико Сэймэй - В час, когда взойдет луна

С той стороны двери послышались мягкие шаги. Эней чуть отступил.

— Ты меня бросил одну, — сказала Мэй с порога. — Приплыли эти… а я голая.

— Прости, — Эней покраснел. — Я что хочешь сделаю. Хочешь, пойду голый до самой пристани? На руках?

— Не хочу, — Мэй пожала плечами. — Зачем мне это. Поднимись лучше на крышу и прочитай свои стихи оттуда. Громко.

Эней почувствовал, что ноги у него немеют — но виду не подал.

— Хорошо, — сказал он. — Сейчас.

Через несколько минут Костя, Стах, Хеллбой, Феликс, Гжегож и несколько гоблинов созерцали и слушали изумительное шоу: Эней на крыше громко и чуть нараспев декламировал:

— Конец пришел парню, — вздохнул Стах. — Марек, дай ключ на восемь.

…А однажды осенью на берегу озера обнаружился человек. Седой, небольшого роста мужчина с осанкой юноши, в строгом деловом костюме. Когда Пинна добралась до конца тропинки, он стоял у самой кромки и пускал камешки по воде. Галька на берегу была не совсем подходящая, слишком круглая, но у него, наверное, был хороший глазомер — камешки прыгали по поверхности долго. Когда один едва не добрался до середины озерца, человек рассмеялся. Смех у него был замечательный — теплый, собственный, по-настоящему веселый — и без всякого оттенка приглашения. Он не заметил её. Он для себя кидал камешки и смеялся для себя. Смех решил дело. Этот человек, с его чиновничьей прической и бледностью потомственного горожанина, мог быть тут. Он не нарушал.

Когда Пинна поднялась в «стекляшку» выпить обычную чашечку капуччино, её ждал ещё один сюрприз — не за её любимым столиком, за соседним, сидел ещё один незнакомец — на этот раз лет тридцати, в совершенно не осеннем светло-сером костюме и больших очках. Он пил чай — кто пьёт здешний чай? — и смотрел на озеро. Или на седого.

Через два дня, проходя по тропинке, она подняла голову и увидела за гнутым стеклом, справа, светлое пятно. А седой был уже внизу. Сидел на поваленном дереве и смотрел на воду. Она как-то сразу поняла, что он знает о её присутствии, хотя шла она, по обыкновению, тихо. Но он не обратился к ней. Не мешал. Уже уходя, она вдруг поймала себя на мысли, что его присутствие не только не отнимало покоя у озера, но добавляло к нему.

Она как-то очень быстро привыкла проверять «стекляшку» перед спуском. Человек в очках был верной приметой. И только через какое-то время — может быть через неделю — или через две? — Пинна вдруг подумала, что для мужчины у озера постоянное присутствие наблюдателя в кафе может означать и что-то нехорошее. Метатель камешков настолько стал для нее частью пейзажа, что ей трудно было вписать его обратно в человеческое общество. Но вот, вписав, она забеспокоилась. И в тот же день подошла к нему.

Почему-то она решила обойтись без слов. Подошла, тронула за плечо, направила к краю тропинки — показала подбородком на светлое пятно наверху.

Седой улыбнулся и кивнул. В этот день человек в очках ушел из стекляшки раньше. По дороге обратно, проходя по мостику, она увидела их обоих. Седой стоял к ней спиной и что-то говорил. Она была слишком высоко, ветер относил слова. Человек в очках смотрел на собеседника без всякого выражения — так же, как смотрел из окна.

Два дня их не было. А на третий она снова увидела за стеклом светлое пятно. И пошла наверх.

Заказала чёрный кофе без молока, и, не спросив разрешения, подошла к уже занятому столику. Человек в очках встал, отодвинул стул, помог ей сесть. Глаза за стеклами оказались светло-карими, почти желтыми.

— Добрый день, Инна Сергеевна. Габриэлян, Вадим Арович. Чем могу быть полезен?

Конечно, он должен знать, как её зовут. Она не удивилась бы, если бы он назвал её Пинной.

— Вы здесь не одни, — сказала она.

— C моей стороны было бы как минимум безответственно сидеть здесь, — он коротко повел ладонью в сторону стеклянной стены, отделяющей внутренность кафе от балкона, — если бы я был один. Я не один. Но этих людей все равно что нет. Они не видят вас, поверьте. Фиксируют, но не видят. Не беспокойтесь, Инна Сергеевна, здесь ничего не произойдет. Вообще ничего не произойдет. Ни с вами, ни с озером, ни с утками.

— А с ним? — неожиданно для себя спросила она.

— А с ним произойдет, — спокойно ответил желтоглазый. — Но не при моей жизни. И не при вашей, наверное.

Пинна смотрела на озеро, на мелкую чугунную рябь, на человека на берегу.

— Сейчас день, — сказала она. — Вчера вообще было тепло и солнечно.

— Ему четыреста сорок лет, — ответил телохранитель, или кем он там был. — Светобоязнь у них — болезнь роста. С возрастом она проходит.

«Инна Сергеевна Козырева, 37 лет, инженер-мостостроитель. А-индекс — 89. В 22-летнем возрасте едва не стала жертвой нелицензированной охоты. С тех пор панически боится и очень не любит высоких господ. Носитель иммунитета (компенсация). Пинной её называют друзья и домашние. Прозвище появилось в 7 лет, когда она отстаивала право в частной школе носить брюки (нарушение формы), утверждая, что Инна — мужское имя».

— З-за… — рука сама потянулась к горлу. — Зачем вы мне сказали?

— А вы предпочли бы не знать?

— Он мне… почти понравился.

— Если вам мешает, скажите. Вас больше не обеспокоят.

Губы Пинны чуть дрогнули. «Да, мешает!» — хотела было крикнуть она, но что-то не пустило. Наверное, понимание того, какая редкая птица этот высокий господин, если готов уйти только потому, что мешает человеку…