Андриан Ладан - Энэр

Когда Кузю привезли, страшно избитого, то Анатолию через окно показали его и пригрозили, что и с ним будет то же самое, требуя признания в соучастии в нападении на жену полицейского и ограблении его квартиры. Его пытали до вечера, а ночью бандиты убили всех полицейских и все арестованные сбежали, и Анатолий сбежал. Он обошёл все камеры, но Кузю не нашёл даже среди мёртвых. А машина его так и осталась во дворе полиции. Потом из Украины Толя прислал Елене доверенность на совершение любых действий с его имуществом. Елена решила забрать машину, но та уже оказалась на штрафстоянке с огромным счётом «за услуги». Елене пришлось продать своё и брата имущество, чтобы «выкупить» машину, но и ту вернули разворованной: украли инструмент, запасное колесо и даже резиновые коврики. Только на старые чехлы сидений не позарились, а то нашли бы фон Анатолия за резинкой чехла подголовника. Стоило зарядить фон, как пошли звонки с разных номеров, но Елена не отвечала: слишком подозрительно это было.

Потом пошли судебные дела: о незаконных действиях полиции, о необоснованном помещении на штрафстоянку, о взыскании компенсации за украденное из машины имущество – повсюду суды горой вставали на защиту полиции и сокрытие их преступлений.

– Вы, наверное, злитесь на меня, что впутал вас в эти дела? – извиняющимся тоном обмолвился Кузя.

– Нет, – ответила Елена, – не злюсь. Жалко мне вас! Жалко, что у вас так получилось! Я ведь и детей ваших искала, только исчезла та сожительница Яруллина вместе с детьми. А люди говорили, что они продавали детей на востоке в рабство.

Кузя словно удар получил – сокрушённо вздохнул и в бессильной злобе покачал головой, прикрыв лицо ладонью.

Елена дала номер Анатолия и попросила звонить с другого номера, чтобы не могли определить враги.

Напоследок она попросила прощения за столь горькую информацию, и Кузя попросил прощения.

Кузя сидел в том же сквере, на той же скамеечке, и злоба кипела в нём, как тогда, когда его избивали.

Отдалённый звук полицейской сирены не охладил пыл, а только добавил жару:

– Езжайте сюда, сволочи! – выдавил Кузя, стиснув зубы.

И сволочи приехали: они заехали с разных сторон, как и давеча; не пощадили даже клумбы тюльпанов в сквере; блюстители порядка и защитники народа высыпали сворой, распинывая людей, вышедших вечерком прогуляться, и набросились стаей шакалов на «жертву».

Они били дубинками и пытались схватить и подмять, а Кузя, ударив лишь пару-тройку, вдруг, словно наяву, услышал: «Нельзя!» Ему тотчас представились: куча мёртвых тел, Елена под пытками и узбек…

Перестав сопротивляться, Кузя, расталкивая шакалов, пошёл в воронок, ожидавший с открытой дверью.

Его доставили в тот же двор. Шакалы окружили машину, оставив «почётный» проход. Дверь воронка открылась, и Кузя вышел. Нашлись рьяные, попытавшиеся заломить руки, но их решимость быстро остыла. За них вступились ещё несколько по неписаному закону, но и те отлетели, сминая шеренги. Основная масса, вопреки внушённым правилам, осталась благоразумной.

Кузя вошёл в знакомую «проходную», мельком убедился в целости окна и заявил окаймлявшим: «Мне к начальнику!» Кортеж молча указал руками вдоль живой изгороди. Пройдя по коридору, Кузя свернул в дверь налево, по-прежнему в окаймлении, а потом ещё налево и оказался в тупике. Сопровождавшие засуетились позади и захлопнули дверь: оказалось, что была приготовлена западня – часть комнаты, огороженная решётками из толстой арматуры, замаскированная снаружи обоями.

– И что?! – возмутился Кузя. – Я требовал разговора с начальником!

– Начальник придё-ёт! – пообещали ему.

Полицейские сдёрнули обои и стали довольно пожимать друг другу руки, предрекая заслуженные награды, называя Кузю обезьяной, а клетку обезьянником.

Кузя ещё раз напомнил о начальнике, но смиренные рожи, стоявшие в оцеплении, превратились в наглые – обезьяньи. Одни выходили из комнаты, а другие входили: всем хотелось посмотреть на «зверя в клетке».

Наконец собрание зашушукало-притихло, и вошёл полковник, в коем угадывался именно начальник. Тот подошёл к клетке, оставаясь на расстоянии вытянутой руки, и рубанул столь же нагло и презрительно: «Ну что, десантник, допрыгался?!»

– Я желаю поговорить наедине! – потребовал Кузя.

– Будет тебе наедине, п – — к! Я тебе на этот раз такого кабана найду, б – -ь, – всю с – -у тебе р – — – т! Десантник, е – -а мать!!! – полковник демонстративно развернулся и вышел.

Кузя припомнил, что тоже иногда прибегал к мату в отношении нерадивого, но матерное обращение представителя власти – не рядового какого-нибудь, а руководящего – приравнивало всю государственную власть к тому ворью, которое общается на этом языке.

Кузя не знал, может ли скафандр справиться с этой клеткой, но пытаться не стал, а сел на пол, прислонившись спиной к стене.

В клетке не было абсолютно ничего: пол, две стены и решётка, вытянутая узким коридорчиком. Лишь пол был покрыт линолеумом, а стены оставались голым бетоном.

Продолжился обезьяний цирк, и Кузя закрыл глаза, чтобы не видеть его.

Было слышно, что менялся контингент. Вошёл кто-то из начальства, рангом пониже, и возмущённо съехидничал, почему обезьяна сидит.

– Никаких распоряжений не было! – последовал ответ.

– Приказ был мочить всех! – прозвучало надменно.

Начальник ушёл, а среди обезьян продолжились смешки и издёвки.

Кузя демонстративно не открывал глаз.

Наконец смешки приутихли и послышался плеск воды.

Прижавшись спиной к бетонной стене, полагалось чувствовать её холод, но холода не было. Кузя припомнил, что и вода не касалась лица, и ветки на бегу не хлестали в лицо – всё же была какая-то граница, но при этом он, как обычно, кушал плов и пил сок. Вспомнилось обещание угостить долма. Кузя не знал, что это за блюдо, но название интриговало. Ему очень захотелось, чтобы обезьяны не помешали узбеку кушать.

«Хотя узбек ли он?! Или таджик?! Может, грузин? – подумал Кузя, но решил: – Всё равно хороший человек!»

Ему даже представилось, как благодетель с наслаждением угощается этим блюдом, которое, несомненно, должно быть самым восхитительным шедевром кулинарного искусства.

Плеск усилился, и Кузя открыл глаза: несколько обезьян, стоя вплотную к решётке, мочились на него, и под ним была уже лужа мочи.

Взрыв гнева был настолько велик, что Кузя вскочил и сходу врезал одному в морду, а другого пнул по выставленному. Все отпрянули, и началось всеобщее ржание, но вскоре дикий крик подавил его – орал один из получивших, а второй безмолвно лежал на руках сослуживцев.

На ор прибежал тот, кто ещё недавно приказал мочить, оказавшийся подполковником, и стал матом крыть всех и вся, выставляя виновниками Кузю и мочившихся.