Людвиг Герхард - Роботсмэн. Сто лет спустя

– С радостью! – согласился Дебьерн и получил одобрение Орны. Она улыбнулась и кивнула.

Корэф сразу начал с места в карьер:

– Да, труда на годы. Должны успеть. Поскольку ты знаком с делом, скажу о планах. Миссию делим на две части. Во-первых, научно-техническая. Мобилизация потенциала для глубинного изучения Земли и получения достоверных знаний о структуре и процессах в ней. Во-вторых, строительство огромного числа космических кораблей для эвакуации населения Земли на Марс, кого-то на Луну. Людей на Земле три сотни миллионов. Зато роботсмэнов немного больше, полмиллиарда. Всем места хватит, всех устроим. И с роботсмэнами несложно. Упакуем плотно, с этим нет проблем. Покончим с этим, с самым сложным, тогда спокойней будет. Можно и на Тэрглобос не спеша желающих с Марса переселять.

– Корэф, – глядя в стол, спросил негромко Дебьерн, – ты уверен, что тебя там ждут?

– Во-первых, там не знают, что лечу. Поэтому не ждут.

– Я имел в виду, уверен ли ты, что тебе там будут рады?

Корэф не спешил с ответом, глядя на командира.

– Ты прав, конечно, будут споры. Подтянут группы и людей, и роботсмэнов. Начнутся перерасчёты, снова сборка данных, обсуждения, семинары, конференции, полёты и облёты. Традиционная научная рутина. Мне свои расчёты, как ни крути, доказывать, и перепроверять придётся, и сравнивать с расчётами коллег. – Корэф замолчал, вглядываясь в командира. – Или ты что-то другое имеешь в виду?

– Разумеется. Иначе бы об этом не спросил. Ты знаешь людей по-своему, я – по-другому. Ты не был на Земле сто лет. Не так там стало, как при Анжи было. Ты можешь родину и не узнать. Я знаю в людях злую зависть, тщеславие быть первым среди равных. Когда идёт об этом речь, внезапно люди забывают не только дату, год в календаре! Но что всего похуже, забывают, что они есть люди, что от стада далеки, и всё же… Ничто не поменялось в человеке, ничто не останавливает инстинкты тщеславия и зависти. Тут начинается борьба за первенство между людьми с отъёмом собственности на мысль и права на открытие. При этом действуют инструментами коварства. Ложь и подлоги. Кража и шантаж. Всё это происходит в высокообразованной среде учёных, где дух посвящения в знания как будто бы высокой нравственности друг. Но если знаниям предела нет в умах, то нравственность так и осталась для людей насильственной прививкой, чуждой зверю. В прошлом была забита в генах мораль совсем другая. Те правила игры остались в людях под покровом гена-оперона, который очень слаб, чтоб сдерживать пороки древних, взятые с собою навсегда. Высокая мораль, а в ней и честь, и совесть срываются, как паутина, при встрече сложных обстоятельств. Ведь обстоятельства нас делают людьми и обстоятельства нас делают зверьми.

– Нам, роботсмэнам, проще. С нами проще. Чем живей система, тем сложней её отрегулировать. Тем более, когда она стара, как Человек. Я знаю, жаждущие власти над людьми на человеческом дремучем матричном хозяйстве насильственно пристроить захотели и небеса, и святость.

С едой закончив и запив напитком, заговорила, улыбаясь, Этна:

– Корэф, Дебьерн, мне показалась интересной тема. Не так всё плохо, вам скажу обоим. Чудесен человек. Он – самый гармоничный и самый приспособленный для жизни где угодно. Не только сам, но и природу адаптирует для собственного комфорта, особенно для выживания. Казалось бы, он смертен, но именно поэтому бессмертно человечество, что так себя всё время обновляет. Впечатанный, неистребимый генофонд в сохранности хранится в каждой клетке, и хорошо, что в нас слегка прикрыты гены древних, как листком, а не бетоном. При резкой смене условий обитания сдувает ветер перемен прикрытие с генома, и люди остаются жить. Инстинкт включается для выживания. Ведёт он человека, как слепого, лишённого морали, к одной лишь цели – выжить.

– Да, ты права, моя любовь. Примером служат раковые клетки, что из обычных постоянно в теле возникают и караулят: если гибнет тело, то «жизнь вообще» стремятся сохранить. Они – древнейшие из клеток. Их цель есть выжить в агрессивном и к жизни непригодном окружении: кислоты, яды, облучение. Поэтому радиация канцерогенна, что побуждает клетки выжить, изменившись. Их свойства – быстрый рост, взрывное размножение, сравнимое с развитием плода во чреве. Добрались бы до тайны столь скорого размножения внутриутробных, плодных клеток! Где там в геноме лежит ответственный отрезок ДНК? Его бы расшифровать и знать тот драйвер, что запускает скорый рост. Наверное, тот самый драйвер запускает и во взрослом организме рост клеток без тормозов и без порядка, что убивает собственное тело, но тем спасает жизнь вообще, чтобы начаться ей с начала в условиях нежданной катастрофы. К тому же рак там возникает, где сила жизни увядает. Так «жизнь вообще» стремится удержаться и продлиться!

– Это – крайности, – заметил Дебьерн, предпочитавший середину.

– Да, крайности. Но мы же говорим о выживании, – возразила Этна. – А Корэф привёл пример такого выживания со смыслом, что человеку не подходит. В экстреме обрушается мораль. Она сменяется инстинктом, как лоцман на мостике, вместо капитана. Цена здесь высока. Не просто жизнь, а жизнь вообще, как форма существования. Не человек решает, быть или не быть. Иные за него решают силы. Умом и чувствами их не осмыслить, не постигнуть. Дано не многим эту тайнопись прочесть, но и они не знают, что читают. То, что потребовало общество от человека в его удобном поведении, что названо моралью, то не работает в условиях выживания. Бывает, нет опасности для жизни, живёт себе в благополучии, но неймётся человеку в моральных рамках, ему тесно! Он находит всё равно себе врага, соперника или конкурента, чтобы у него отнять и овладеть. Трагедии действительно, как ты сказал, от двух химер исходят: от зависти и от тщеславия, то есть иметь и быть авторитетом. В отсутствии морали, но движимые животными инстинктами, люди совершали дворцовые перевороты, разрушали свои же государства в период их расцвета!

Так с лёгкостью и цельностью мышления высказалась Этна без подозрения, что в ней самой однажды вспыхнет это – инстинкт животный разорвёт мораль.

Осторожно высказалась Орна:

– Люди склонны слишком субъективно оценивать свои переживания. Это нормально. Страдания – они свои, испытаны своею шкурой.

Этна продолжила:

– Действительно, нет в человеке того сочувствия к другим, какое он испытывает к себе. По природе человек эгоцентричен. Любить других как самого себя не может человек. Зачем же лицемерить? Поэтому призыв далёкого Христа дошёл до нас незримым эхом. Речь, правда, не о любви к детям. А тот, кто жертвует собой, смиряется с судьбой, осознавая неизбежность, либо доволен своим героическим поступком ради спасения других, им движет мотивация другая. Нелепо будто бы, но есть посмертное тщеславие. Инстинкт в нём самосохранения уступает инстинкту сохранения вида.