Максим Курочкин - Аниськин и сельские гангстеры

Костя совершенно потерял способность к сопротивлению.

"И что я должен теперь делать? – мучительно соображал он. – Такая ситуация не могла прийти в голову даже опытнейшему Афиногенову. Значит, надо самому искать выход. Итак, что мы имеем? Имеем девушку, сжимающую в объятиях участкового при исполнении. Поведенческие варианты:

а) Нормальный здоровый мужчина просто обязан так же крепко прижаться к ней и впиться ей в уста страстным поцелуем;

б) ненормальный мужчина может позволить себе закричать: «Мама» и потерять сознание;

в) мужчина при исполнении теоретически должен строго потребовать: «Отпустите, гражданка Белокурова», и в подтверждение своих намерений дрыгнуть наиболее свободным членом, предположительно, ногой.

– Отпустите, гражданка Белокурова, – строго просипел

Комаров и в подтверждение своих мыслей дрыгнул ногой.

– Не отпущу, – сквозь зубы ответила Калерия, – пока подруга вволю не напрощается с возлюбленным, никуда не отпущу.

– А как вы мне докажете, что они в данный момент именно прощаются, а не бредут сквозь лесную чащу с узелочками?

– А никак. После сам поймешь и благодарить меня будешь.

Пытка объятиями девушки-спрута продолжалась минут двадцать шесть. Жар тела Калерии и душевный дискомфорт заставил

Комарова вспотеть. Пот противно стекал за ушами, щекотал шею, струился по высокому бледному лбу участкового. Время от времени Калерия заботливо вытирала струйки широкой, совершенно сухой ладонью и ласково шептала: «Потерпи, родимый, еще немного осталось».

От нечего делать Комаров стал рассказывать ей вычитанную в далеком детстве легенду о способе наказания нецеломудренных влюбленных не то в какой-то азиатской, не то в африканской стране.

– Блудливую жену и ее совратителя привязывали крепко-накрепко друг к другу лицом к лицу и оставляли так на несколько суток. Они могли передвигаться, лежать, даже питаться. Кормили их как на убой, исключительно деликатесами с мочегонными и слабительными свойствами. Через час влюбленные становились бывшими влюбленными, а уже спустя сутки ненавидели не только друг друга, но и весь противоположный пол вместе взятый.

– Да ну? Ужас какой, – причитала Калерия, не ослабляя хватки.

– А еще психологи выделяют четыре зоны или территории невербального общения, – пытался с помощью эрудиции образумить девушку Комаров, – первая зона ограничивается пятнадцатью – сорока шестью сантиметрами. Эта зона называется интимной зоной. Вторжение в нее позволительно только очень близким людям, а несанкционированное нарушение вызывает отвращение и желание навсегда избавиться от непрошенного визитера. Вплоть до убийства оного, – приврал для острастки Комаров.

– Как вы много знаете, Константин Дмитриевич, – восхитилась Калерия. – А вторая зона?

– Ка-ле-ри-я! – прервал их беседу голос Ленки.

– Ну, вот и все, – удовлетворенно вздохнула Калерия. – Вы уж не арестовывайте Федора при Ленке. Я ее уведу, а вы его вяжите. А то крику не оберешься.

– И вы не будете мне мешать? – не поверил своему счастью Костя.

– Да что уж тут мешать! Ты только разберись, пожалуйста. Не бери грех на душу.

Бросив последний, прощальный взгляд на Комарова, Калерия легко зашагала по узкой лесной тропе. Спустя пять минут по той же тропе пополз и Костя.

Федорчук сдался без боя. Напрасно Комаров прополз довольно большое расстояние по колючей лесной тропе для обеспечения элемента неожиданности, напрасно просидел в засаде за углом дома, надеясь услышать что-нибудь важное и уличающее подозреваемого, напрасно поминутно шикал на Мухтара, слишком громко чавкающего над какой-нибудь аппетитной лесной травинкой.

Когда наконец Костя решил, что наиболее благоприятное мгновение для нападение настало, он совершил свой коронный прыжок, за который в школе милиции его всегда ставили в пример товарищам по группе. Комаров разогнался, сгруппировался и шаровой молнией влетел в закрытое маленькое окошко избушки.

Элемент неожиданности был налицо. Брызги разбитого стекла, треск деревянной рамы, хриплое Костино «стоять, руки вверх!» могли повергнуть в панику и более закоренелого убийцу, чем Федорчук.

Но видимо, Федор уже настолько закоренел, что даже не вскочил с грубо сработанной деревянной лежанки и даже не зажмурился от страха.

– Уж заждался тебя, – грубовато, но беззлобно сказал он, – битый час под окном в шуршавчика играешься. Я даже вздремнуть хотел, но побоялся, что палить начнешь сдуру. А ты ничего, только окно зачем-то сломал. Кто вставлять-то будет? Сейчас-то еще ничего, а вот к осени надо будет расстараться. Мне уж не суждено, а вот ты позаботся. А то снегу наметет, да зверье нашкодничает.

Федор до обидного безропотно позволил надеть на себя наручники и добровольно пошел впереди Комарова по направлению к Но-Пасарану.

– Слушай, а что, правда я так громко наблюдал за домом? – уже перед самым совхозом решился наконец спросить конвоируемого Комаров.

– Да не, – снисходительно ответил Федор, – это мне Калерия про тебя шепнуть успела.

– Вот контра, – не удержался Костя.

На допросе Федорчук раскололся сразу.

Вечером накануне убийства к нему поступил сигнал о том, что жена запланировала свидание с полюбовником в окрестностях усадьбы Куркулевых. Федор поверил сразу. Давно уже в душе его взрослело и плодилось подозрение в неверности супруги. Плодилось, но не приносило доказательств. А бездоказательная муштра жены в сельской местности является признаком дурного тона и недостаточной мужественности. Поэтому Федор одновременно обрадовался сигналу и загрустил. Обрадовался он тому, что наконец-то можно поставить все точки над "и" и разрубить постылый узел лживого насквозь брака, а горевал из-за того, что не смог сберечь любовь и верность симпатичной, в общем, и очень удобной в хозяйстве Ленки. А где теперь другую-то найдешь? Молодые драпают в город, как тараканы от «Раптора», а старые и своим-то не больно нужны. Так что менять Ленку ему не хотелось, а теперь пришлось бы. Или менять – или прибить маленько, судя по обстоятельствам. Федор еще не решил. В любом случае, на сигнал реагировать все равно пришлось бы. Иначе в Но-Пасаране его не понял бы ни стар, ни млад.

Вооружившись решительностью и бескомпромистностью и опрокинув граненый стакан мутноватого жгучего пойла, Федор отправился на место преступления. Шел он тихо, поэтому мерзкое характерное Ленкино хихикание услышал издалека. Предательский свет полной луны как примитивный городской фонарь освещал двуголовый шевелящийся объект. Федору было все прекрасно видно. Видно то, как порочная Ленка запрокинула голову, обнажив белую длинную шею с чувственной ямочкой, как Куроедов нежно и легко щекочет эту ямочку своими бульбовскими усищами, как руки его нервно и торопливо расстегивают поддатливые и равнодушные пуговицы блузки, как усы его медленно спускаются от ямочки к впадинке между пышными, не утратившими своей упругости грудями. Смех жены менял тембр, незаметно, но безнадежно переливался в животные, хрипловатые, пульсирующие постанывания… Как долго она не стонала так для Федора!