Максим Курочкин - Аниськин и шантажист

Его закопали в песок. Причем закопали не гуманно, оставив голову на воле, а с азиатской жестокостью: надели маску для подводного плавания и в этой маске закопали. Одна трубка вяло покачивалась над ровной поверхностью песка. Именно она не давала бедняге задохнуться. «Интересно, а если в эту трубку заползет гремучая змея или каракурт?» – без страха, почти с любопытством подумал он и попытался содрогнуться, что у него не совсем хорошо вышло – не больно-то легко дрыгаться в жарких объятиях песка.

Закопали его, естественно, в Калахари. Не потому, что там жарче, а потому, что так дальше от Родины, а следовательно, грустнее. Сквозь толстый слой песка до него доносились голоса. Они были гулкие, но громкие; знакомые, но не узнаваемые.

– Тебе пельмени с бульоном?

– Не, со сметаном.

– В смысле сметаны налить как бульона?

– Ты чего городишь-то? Эт меня с такого количества сметаны вспучит как жабу в брачный период. Сметаны немного надо, стакан вылей – и хватит. А бульон сам хлебай. Он сытна-а-ай!

– Фигушки, без бульона в два раза больше пельменей влезет. Я тоже со сметаной буду.

Закопанный хотел крикнуть, чтобы и ему оставили пельмений, но боялся открыть рот. Он прекрасно знал, что стоит ему только разжать зубы, и в рот хлынет колючий, прожаренный солнцем песок, засыплется мертвой, неудобоваримой тяжестью в желудок, забьет дыхательные пути, неприятно заскрипит на зубах. Тогда он решил собрать в кулак все мужество, на какое был способен, сгруппироваться и попробовать сдвинуть тяжелую глыбу песка над своим телом. Медлить было нельзя. Пельменей могло быть совсем мало. Он крепко зажмурил глаза, сжал зубы и дернулся. И тут же провалился в пропасть, пребольно ударившись лбом о ровное дно этой пропасти.

– Хе! Двадцать лет на этой печи лежу, и не разу не шмякался, а этот только раз забрался, и тут же кувыкнулся. Вот что значит без объявления чужое место оккупировать! Она, родимая, хозяина знает. Чужака враз отрыгнет, как грифель падаль.

– Гриф? – Кирилл открыл глаза. Не было пропасти, Калахари, маски для подводного плавания. Вокруг существовали лишь ухмыляющаяся физиономия Печного, перепуганная – брата и умопомрачительный, слегка пряный запах пельменей.

– Ты чего мокрый такой? – помог подняться ему Костик, прямо хоть выжимай.

– Обделалси? – всплеснул руками Печной, – на моей родной печи? Тады все ясно. Тады она тебя за дело сбросила. Еще надо было и об стенки пошмякать за таки дела.

– Вспотел, – обиделся Кирилл, с опаской поглядывая на печь.

Чтобы проверить свои догадки, он положил ладонь на то место, откуда только что так позорно свалился. На печи было как на верхней полке сауны. Понятно, почему ему снился сон про Калахари. А если учесть, что он закопался во все тряпье, что хранилось на печи, то можно объяснить иллюзию толстого слоя песка над головой. Чтобы предупредить расспросы, Кирилл потребовал:

– Сначала я переоденусь, потом поем, а потом буду рассказывать. А раньше – только за денежку, – неожиданно для себя выпалил он слова гадкой девочки Митропии.

Рассказывать он стал гораздо раньше, едва только утолил первый голод. Ни один из бывших уголовников не искал встреч с начальником колонии – это Кириллу было совершенно ясно. Ни благодарности, ни антипатии они к нему не испытывали, просто не хотели встречаться и все. Зачем бередить удачно забытое бесславное прошлое?

Мало того, все экс-преступники, как один человек, даже по делам не ходили в сторону колонии. Потерялась ли в том районе корова, был ли замечен небывалый урожай маслят в сосновом лесочке за колонией – ни за что не пойдут. Как ни нуди жена, как ни ной дети.

Кирилл мог бы и не поверить рассказам самих бывших заключенных, но он не поленился, заглянул к соседям, поболтал с отпрысками и тещами. Либо помощник Рыбьего Глаза был хитер как рысь и стремителен как гепард, либо Кирилл искал не там.

В заключении повествования и своих похождениях он нажаловался на Митропию. Кирилл ожидал, что Костик будет злорадствовать и умирать со смеху, как поступают все нормальные братья, но Костя поступил как профессионал. Он сначала рассердился, а потом обрадовался.

– Слушай, так ведь это может быть следом. Митропию кто-то нанял – это факт. Сама она придумать такого не может.

– Рыбий Глаз умный. Он не будет пользоваться услугами этой продажной девчонки.

– В каком это смысле продажной? – захихикал Печной.

– Ну, а вдруг? – не обратил внимания на иронию деда Костик. – Как она там сказала? «Сейчас я вам покажу»? Тебе ничего не напоминает эта фраза?

– Записка на кирпиче!

– Конечно! Помнишь, что было там написано? «Я вам всем покажу!» Стиль один. Как же ты сразу не заметил?

– Подумаешь! Мало людей так говорят? Да каждый первый по сто раз за свою жизнь употребляет эти выражения. Что же теперь, всех в рыбьеглазстве подозревать?

– Но ведь похоже на Митропию, похоже! Скажешь, она не способна выбить кирпичом окно? И я даже не говорю сейчас, что именно она как-то связана с Рыбьим Глазом. Она может быть вообще тут не при чем. Она может просто так, из шалости посылать нам угрозы. А мы-то думаем, что это Рыбий Глаз развлекается. И если мы узнаем, что это Митропия бьет нам окна и привязывает к ошейнику Мухтара депеши, то не пойдем по ложному следу. Отшлепаем негодяйку и будем искать в другом направлении.

– Согласен. Но как мы будем ее допрашивать? Сажать ее в КПЗ нельзя, она еще маленькая. А по-доброму никогда не признается.

– Надо попробовать через Зиту и Гиту. Или через Калерию.

– Лучше через Калерию, – оживился Кирилл, – я, пожалуй, сам этим займусь. Вопрос чести, – добавил он и слегка покраснел. От жары, наверное.

После Кирилла последовал доклад Печного. К уже известным Костику обладателям компьютеров присоединился еще один – как ни странно, Семен Семенович Куркулев.

– Тот самый Куркулев энд его ближайшие родственнички, о которых мы говорили? – присвистнул Кирилл.

– Тот самый, – сник Костик. – Только я не стал бы на них рассчитывать. Из всех подозреваемых эта семья меньше всего похожа на вымогателей. Помнишь, почему мы взяли их на заметку?

– Мы говорили о возможной причастности Савской и вспомнили всех местных со странностями.

– У этих странность сочетается с нелюдимостью. А человек, который практически ни с кем не не общается и редко выходит из дома, не может знать так много.

– Ты говорил, что брат Куркулевой Коля-Болеро? А он живет в доме престарелых, все свободное время мотается по селу. Его у вас любят, как я понял. И откровенничать с дурачком гораздо приятнее и безопаснее, чем с нормальным человеком.

– Коля не дурачок, Коля блаженный, – обиделся Костя, – а вообще, в твоих рассуждениях есть доля истины. Только вот осечка: Коля не общается с родственниками. Вера Степановна стесняется родства с местным ду… блаженным, а сам Куркулев делает все так, как прикажет его супруга.