Валентин Беляков - Час червей

В следующем кадре я вижу команду в окружении врагов, и корабль прибывает в последнюю минуту. Но мне не до того, чтобы ликовать об их счастливом спасении – покажите мне Хотару! Пилот-полуальдебаранец вбегает в рубку. На его вечно равнодушном лице видны проблески беспокойства (малолетние анимешницы – его фанатки – всегда бурно умиляются в такие моменты). Он врывается в рубку и видит Хотару – девушка сползла на палубу из пилотского кресла, руки её безжизненно раскинуты, лицо залито кровавыми потёками, а застывшие глаза смотрят в пустоту.

Я залпом досматриваю три последние серии, не следя за сюжетом, в надежде найти хоть намёк на воскрешение любимой героини. Но безуспешно. Истекли последние секунды последней серии. Это был последний сезон. Я медленно закрываю лэптоп, откладываю в сторону и опустошённо смотрю на свои руки. Зрение расфокусируется, глаза заволакивает влажная солёная пелена. Всё кончено – я остался совсем один.

Я чувствую себя рыбой. Глубоководной рыбой, плавающей совсем близко ко дну океана – там, где всегда тёмно, очень холодно и почти нет кислорода. Давление здесь колоссально – рыба никогда не сможет подняться повыше. Все её силы уходят на то, чтобы не погрузиться ещё глубже, остаться хотя бы на том уровне, на котором она сейчас.

У рыбы нет шеи. Поэтому она не может поднять голову и разглядеть наверху хоть что-нибудь, что придаст ей сил на попытку подъёма. Ей остаётся лишь закатывать подслеповатые глаза, чтобы изредка проследить взглядом быстрое и грациозное движение рыбок, обитающих ближе к поверхности. Их плавание легко и свободно, как полёт, а чешуя сверкает и переливается на солнце. Радость, красота, активность, любознательность – для них это естественно, как дыхание. И из-за этого глубоководная рыба неописуемо завидует им. Она ненавидит их, но и себя никогда не сможет полюбить. И едкая смесь стыда, зависти, безмерной усталости и злости пробуждают в ней желание содрать свою мерзкую склизкую кожу.

Да, вот так я чувствовал себя. Но до вчерашнего дня у меня по крайней мере был луч света, державший на плаву. Я действительно любил Хотару, и для меня она была реальнее многих людей. В её словах я находил вдохновение и ободрение, её поступки подсказывали правильный выбор. Именно её я представлял, когда хотел выговориться о своих проблемах или просто слишком нервничал, чтобы заснуть. Образ Хотару заполнял мои фантазии и сны. Как только последний луч света погас, рыба в изнеможении опустилась на дно.

У меня есть по крайней мере одна хорошая черта – я умею плакать беззвучно. За ночь я выплакал все слёзы, давясь беззвучными рыданиями, и к утру заснул беспокойным болезненным сном. Сквозь сон я чувствовал, как Билл предпринял попытку меня разбудить, но вскоре он оставил меня, видимо, поняв, что я болен. По ощущениям, температура у меня снова поднялась очень высоко: кости ломило, болела голова, а глаза горели под веками. Вернулась боль в горле, отпустившая пару дней назад. Раньше я не позволял болезни растерзать себя, силой воли держа организм под контролем, ведь иначе мне пришлось бы остаться дома, пропустить несколько дней в школе, а за это время… Подумать страшно, сколько накопится долгов, которые потом придётся разгребать.

Однако, теперь мне было абсолютно всё равно. Было ли такое спокойствие приятным облегчением? Скорее оно напоминало ситуацию, когда по руке бьют молотком настолько долго, что она просто перестаёт чувствовать что-либо. Несколько суток я пролежал, вставая с постели только чтобы сходить в туалет или принять лекарства, которые Билл соизволил купить. Мне даже ни разу не захотелось есть за всё это время.

Интересно, существуют ли иные стимулы вставать с постели, кроме тревоги и стыда? Наверное нет, ведь я даже не могу их представить. Спустя несколько дней совесть и нервозность проснулись, и я заставил себя встать, включил своему сознанию автопилот и продолжил делать всё то же, что обычно. Я часто применяю этот приём: если становится совсем невмоготу, начинаю играть, что я зомби или робот, отсекаю все лишние мысли и просто делаю то, что должен без всякой мотивации или удовлетворения от результата. Теперь эта полезная игра стала моей реальностью.

Когда-то давно, в детстве, когда я ещё был способен формулировать свои мысли, по крайней мере письменно, я пробовал писать истории. Переносил на бумагу события с планеты моего воображения, от которого сейчас не осталось даже жалкого астероида. Уже тогда я совершенно не понимал людей, пишущих фанфики. Сама идея настрочить что-то по чужой вселенной, с чужими персонажами вызывала во мне лёгкую брезгливость, всё равно что пользование чужой зубной щёткой или донашивание пижамы. Но сейчас мне было совершенно необходимо хоть ненадолго нарушить правила игры в робота и сделать себе приятное – найти фанфик, где Хотару остаётся в живых.

Я провёл за монитором весь вечер, выискивая альтернативные сюжеты, но натыкался на смерть своей вайфу снова и снова. А если и попадались истории, где она не погибала, они звучали так фальшиво, что я не верил им. На секунду у меня появилась идея написать что-нибудь самому, но я знал, что сам себе тем более не поверю. Несмотря на затёкшие и ноющие от неподвижности мышцы, резь в глазах и головную боль, я решил продолжить мучительные поиски. Но внезапно заметил краем глаза подошедшую ко мне почти вплотную сестру. От неё исходил странный земляной запах. Глядя поверх монитора, она протянула мне через плечо руку, сжатую в неплотный кулак.

– Какого тебе надо? – раздражённо спросил я. Она разжала руку.

Прямо на клавиатуру шлёпнулся склизкий серо-розовый комок. Я даже не понял сначала, что это такое, но он зашевелился, разделившись на множество извивающихся дождевых червей. Они тут же стали расползаться в разные стороны, судорожно вытягивая и сокращая свои влажные тела. Я так резко подался назад, что опрокинулся навзничь вместе со стулом. Из-за сдавившего глотку рвотного спазма, я поначалу даже не смог закричать. Не отрывая взгляда от стола, я с лихорадочной поспешностью попятился назад, пока не упёрся спиной в угол комнаты. В панике вжавшись в стену, я наконец нашёл в себе силы сделать вдох и издал пронзительный, рыдающий вопль. В глазах всё поплыло, и моё сознание, парализованное нестерпимым страхом, перенесло меня в одно из воспоминаний почти восьмилетней давности.

Безлюдный тенистый уголок парка дышит прохладой. Именно на этой поляне, где столько хороших ветвистых деревьев, куда взрослые не приводят выгуливать своих детсадовцев, ребята чуть постарше решили построить шалаш. Трое мальчишек и две девочки, (два моих одноклассника, девочка на класс старше, и двое незнакомых ребят лет по двенадцать) организовали настоящее тайное общество – уже третий день подряд они приходили сюда, деловито шушукались, чертили на земле чертёж будущей базы, таскали палки и картонки. И мне страсть как хотелось присоединиться к их интригующей игре. Но меня в тайное общество не принимали: кому понравится водиться с таким неповоротливым молчаливым недотёпой. Однако, я не сдавался.