Александр Васютович - Скрещивание миров

Находясь в раздумьях, я услышал голос Федор Михайловича – «Не предпринимай никаких действий. Нам придется подчиниться. Их больше, и мы на их территории».

Медленно оглядываясь, стараясь не делать резких движений, я пытался найти десять отличий между этими однояйцовыми близнецами, но так и не смог этого сделать. Если бы я был выпивший, я бы серьезно задумался над тем, что пора завязывать.

Неожиданно мой взгляд остановился на Океанчике, вернее на его точной копии. Я уже видел его более пожилого сородича, но я никак не предполагал встретить еще одного Океанчика, хотя немного подумав, решил, что это абсолютно логично. Когда же я пристальнее пригляделся, то заметил еще четырех «Пушистиков» разного возраста, но все еще, по-видимому, очень молодых, что им, однако никак не мешало обнажать клыки и занимать угрожающие позы.

Вышедший вперед из окружающей нас цепи абориген схватил меня за руки, завел их за спину и очень быстро и со знанием дела, связал. Окончательно давая понять, что я не в зоопарке, чувствительным ударом в спину, меня толкнули вперед, заставляя двигаться в нужном им направлении. Бес находился в той же ситуации что и я, и так же молча, вышагивал рядом.

Удивил тот факт, что никто не тронул Океанчика, и абсолютно никто не обратил на него внимания. Так же мне было непонятно, почему Океанчик выявляя к ним столь большую агрессию, не пытался напасть или убежать.

Прокрутив еще несколько возможных вариантов, я решил не зарабатывать себе головную боль, а сосредоточился на неровностях пути.

Идти нам пришлось недолго, но все время в гору. Несколько раз нам приходилось карабкаться на почти отвесные участки горы, поэтому, когда, видимо добравшись до конечной цели нам, жестом указали, что можно сесть, я был даже благодарен этим жертвам ксерокса.

Осмотрев окружающую территорию, понял, что эта стоянка является нечто средним между временным лагерем и постом наблюдения. Из приведших нас сюда и встретивших аборигенов не было ни одной женщины. Лагерь состоял из наблюдательного пункта на одном из находящихся сразу над нами уступов, тщательно замаскированным вьющимися по склону растениями и пещеры, перед входом в которую лежал валун, уже на расстоянии двадцати метров сливавшийся со склоном и создававший впечатление монолитности.

По прошествии небольшого времени, я заметил, что стали сгущаться сумерки. Голубой цвет присутствовал в каждом предмете и в каждом явлении. Далеко не везде он был насыщенным, но создавал общий фон. Когда солнце начало скрываться за линией горизонта, синий оттенок стал приобретать объём, рисуя общую картину уже в угрожающих, тёмных красках. Все более и более погружаясь в созерцание преобразовывающейся планеты, я первый раз ощутил необъяснимую тревогу. Прямой реальной угрозы в тот момент не было, но появилось и ширилось, даже можно сказать, маниакальное, живущее на всех уровнях осознания окружающего мира чувство, чего-то, с чем ты еще не сталкивался, и что невозможно измерить, понять, или к чему-либо отнести. Мне пришла в голову мысль что, наверное, что-то подобное могло быть, попади я в четырех мерное пространство, где все социативные ощущения разлетелись бы как надежды императорской Японии от взрыва Хиросимы и Нагасаки.

Ощутив, что кто-то нежно трется о мою руку и, опустив взгляд, я увидел Океанчика тихонько толкающего меня в руку и, смотрящего на меня таким взглядом, от которого у меня по коже пошли мурашки. Это был взгляд не маленького, глупого зверька, а взгляд человека, прожившего тяжелую и наполненную жизнь. Он пронзал меня насквозь, пытаясь поддержать и направить по одному ему известному пути.

Неосознанно отодвинувшись от Океанчика, я услышал, как он издал звуки, лишь отдаленно напоминающие мурлыкание. Мое удивление от того, что вживленный в меня при вербовке передатчик смог их перевести, было детским лепетом, по сравнению с тем удивлением, которое я ощутил после осознания смысла этих звуков.

– Не удивляйтесь, не бойтесь и не задавайте вопросов, я не смогу на них ответить. Я выбрал Вас, и буду служить до смерти, если Вы это позволите. Учитывая это, я обязан Вам сообщить, что генная память моего народа говорит о том, что Вы должны избегать этого состояния и бороться с ним. Если Вы пробудете в нем продолжительное время, Ваш статус стационарной личности будет уничтожен, и Вы превратитесь в ячейку этой экосистемы, живя только по ее принципам и для ее блага. Я не могу больше удерживать это состояние, – теряются логические связи, – хочется, есть – нужно идти в лес, там пища – помогите вашему другу – трины часть экосистемы – надо почистить мех – не деритесь с пальцем – холодно – не деритесь с пальцем, нейтрализуйте мозг.

Внезапно глаза Океанчика словно потухли, он весь как-то съежился и словно побитая собака, ищущая прощения, нескладно и как бы извиняясь, ко мне подвинулся, положив голову мне на ногу. Гладя его голубой мех, я ощущал мелкую дрожь своего нового соратника и вспомнил про Беса. Посмотрев на него, я понял, что имел в виду Океанчик.

Федор Михайлович был абсолютно недвижим. Его глаза были словно два кубика льда, без всякого намека на зрачки. Поза, в которой он находился, была настолько неестественна в своей анатомической противоестественности, что я понял, времени на соблюдение этикета нет.

Не тратя времени на любезности, и на выбор удачной позиции я, завалившись на левый бок, со всей молодецкой удалью совершил стыковку моей ноги с грудью Беса.

О подобном эффекте, наверное, мечтает каждый каратист. Тело моего наставника перекувыркнулось и, отвергая всякую поэтичность, грохнулось головой о землю.

Еще какие-то доли секунды Бес находился без движения, однако, быстро ожив и мгновенно приняв вертикальное положение, выдал через интерком серию таких выражений, которые, как мне показалось, даже мой механический теоретически и практически бесстрастный переводчик переводил, покрываясь пятнами стыда.

При других обстоятельствах, я бы все это тщательно законспектировал, дабы доступнее объяснять сущность людей в этом нуждающихся, но сейчас это вызвало с моей стороны лишь улыбку облегчения.

Моя довольная физиономия, для Беса стала катализатором его возмущения. Потеряв над собой контроль от такой наглости, Михалыч, словно распрямившаяся пружина, бросился в мою сторону.

Только реакция и дубина одного из захвативших нас дикарей спасла меня от стопроцентного нокаута. Отскакивая в сторону, я увидел, что на спину моего наставника, летящего на пути ко мне и мечтающего сделать из меня отбивную, опустилась увесистая палица, которая будто в подтверждение пословицы – рожденный ползать, летать, не может – пригвоздила его к матушке сырой земле.