Вяч Кон - Кастрюля с двойным дном_роман. Может быть....

После смерти моего отца я начал писать. Я не мог не писать, это было сильнее меня, так и остается по сей день. Я этим дышу, я этим питаю свои силы. Это не был выбор, это дар. Потом было и другое: чувство правды, ответственности, решимости. Сегодня, когда все кричат о конце всего, я получаю что-то что осознать еще не могу, но чувствую, что это то, к чему меня вел весь предыдущий опыт, моя любовь.

Это не чувство, и не трансцендентная мысль и не распахнутое небо над головой.

Приближался новый год, год змеи, встречать его в сером одиночестве меня не радовало. Я уже много перепробовал форм личной изоляции и теперь это уже позади все мое существо требовало контакта и общения.

– Вот меня крышкой накрыло, – прошепчет она в приливе оргазма, я всегда улыбаюсь ее высказываниям, ей как-то всегда удается неожиданно выбросить из себя самой какое-то неожиданно слово, которое перевернет, поставит и вознесёт в высшие формулы существования. Я рассказываю ей генетическую проблему своего наследия, с надеждой найти ее решение…

Мой отец… что получил я в наследие? какие гены бегут в моей крови, и что такого я не знаю в себе, какими властями я изнутри подвержен…

Она рассказывает мне, что потерялась в этом мире и хочет уйти в другой, я поддерживаю ее историями, где многие художники и поэты во все времена бедствовали и не получали поддержки, умирая, все же верили и любили свое призвание, ощущая его как единственный хлеб насущный. А как же другие? Другие сделавшие выбор в сторону этого мира и его проживания, получали деньги и славу, но теряли свой талант и уходили вместе с своей эпохой в ничто, безызвестность, беспамятливость. А те, кто не приняли этот мир, сияли и сияют в сердцах, знающих будут еще долго.

Она рассказывала мне, что смех сегодня уже перестал быть жизнерадостным, и выполняет функцию защиты, истерической защиты. А я поддержал тему, что быть может это было так всегда и лишь некоторым удавалось перевести его в другую плоскость, радость стала идеологией и потому превратилась в мираж, и люди, несущие улыбку по приказу, становились призраками. Печаль оказалась более правдивой, а люди с грустными глазами, более честными, а я обязательно найду такое средство, напиток, газ, изображение от которого мы станем счастливыми, даже с печальными глазами.

Но пока что она, ту которую я любил и мучал или мучился от того что… от того что она была отражением меня – любившего только себя, свой мир, свой дар, где единственной ценностью были собственные мысли, представления, взгляды, а все другое было ложью и иллюзией. Я смотрел в нее как в себя самого и ужасался, толи тому, что вижу в себе, толи тому, как она выражала меня, толи тому, в кого она превращалась от моего влияния. Последнее было самым отягощающим. Да, она становилась мною, освобождая меня от самого себя, давая шаг вперед к себе другому. Это меня привязывало к ней, в этом я чувствовал больную привязанность, в этом я видел свой стыд, в это было мое спасение, на этой гремучей смеси расцветала любовь, сжигающая нас, безысходность и отчаяние от этого огня, убийственная мрачная цель – ничто.

Мы шли к свету. Быть последними единственными кто еще это делал, навевая страх на окружающих поддерживая друг друга бранью и пересудами кто умней. Когда кровь остывала. Когда кровь остывала затевали игры не на жизнь, а на смерть. Перепалки всегда кончались тем, что мы отворачивались друг от друга, но продолжали идти. Мы крепко спаялись в схватке к тьме, которая накрывала землю. У нас было свое предназначение. Мы не понимали его до конца, но значит, что оно есть и что в конце концов мы поймем ради чего все это. Мы делали больно друг другу, чтоб продолжать чувствовать, наши тела и души были изувечены. Наши мысли таяли и превратились с острый лед с пламенем. Мы сжигали и убивали друг друга словами, чтобы жить. Жить другой жизнью, не той которой жили все. Мы убивали друг в друге это, и жили другой. Совсем еще не познанной. Совсем еще неизвестной, но единственной, которая давала нашим бездыханным ртам глотки, где-то там существующего, духа.

Иногда мы сбивались с пути, и тогда нас накрывал страх. В страхе мы становились безумными и, как и все другие, но любовь… но что-то напоминало нам что-то, и толкало. И мы вырвавшиеся и ободранные с кожей выскакивали чуть выше, чуть выше машин и денег, чуть выше забот о хлебе насущем, чуть выше нас самих и тех оголтелых потребностей, что прижимают к земле. С растрепанными чувствами, с помутневшими глазами, не разбирая дороги… Мы все нащупывали снова путь и вперед, вперед, дальше. Чуть дальше, и еще чуть, пока щупальцы осьминога потребительства отпускали, и мы вот… он полет – невысокий, но все же полет, так чуть и, хотя устаешь, слишком от ученных от этого. Но нас ждет.

Мудрому старцу нужна юная дева, юный эрос, мудрость и любовь, что с чем можно идти по жизни. Старцу уже не нужна жена, юной деве еще не нужен муж, это древний архетип.

Наши ошибки стимулировали идти. Наши ссоры притягивали нас мирится, наши обиды делали нас крепче, путь резал пятки, руки заросли мозолями, глаза почти ослепли, но мы шли.

Развлекались тем, что пинали друг друга…

5 января.

Вечером 8.07 ты плакала навзрыд. Я знаю, я чувствовал каждую твою слезу и каждую впитывал в себя, каждой наполнялся, каждую целовал… сколько женщин пролило слез из моего равнодушия к ним, но только ты смогла проникнуть в меня и тронуть настолько, что даже после громов и бурь наших разногласий и сор, я по-прежнему люблю и даже более.

Те, кто вырастают в любви не ценят ее. Она для них обычное дело, те кто однажды потерял, оценивают, как полную жизнь.

Она выроcла в собственном мире представлений и грез. Ее виденье, куклы и образы, были главными персонажами мыслей и чувств. Когда подросла, так и не смогла оторваться от этого всего и потому страдала, и потом так же сильно любила. Только люди с большим воображением способны так любить, ведь любят они что-то бескрайнее, то, что невозможно втиснуть в практичное сущеcтвование, и любят они для себя, или для того, чтобы этим дышать.

6 января.

Утром я проснулся от ощущения тебя. Ты знаешь, как мы любим прижиматься телами, как ты забрасываешь свои ноги на мой живот, и блаженствую, ощущая весь твой вес на себе. заползай пожалуйста мне на спину. я перевернусь на живот. Я буду задыхаться в складках постельного белья и мучатся от нехватки кислорода. Я у буду счастлив в этом удушье. Ты станешь надо мной раскрыв свои чресла, мое наслаждение обретет красноречие, твои руки отроют врата, я проникну …бесконечность… безвременность… безмятежность… любовь… ты как никто наполнила меня познанием подлинной любви. Как никто наполнил меня верой в эту силу, как никто открыл путь, в котором все возможно с благом для каждого… как жаль …как больно вспоминать 31 декабря…