Вадим Деркач - Меч митры, пепел и тим

Тропинка, вытоптанная многочисленными посетителями в толстом ворсе ковров, устилающих пол, вела к середине комнаты, где у противня с тлеющими угольками, сидело две женщины, укутанные в большие черные платки - кялагаи, что делало их похожими на два, отшлифованных прибоем валуна. Возраст первой из них был не определен, так что можно было легко ошибиться в прогнозе на столетие. Добрые, тонущие в трещинах морщин, карие глаза казалось помнили первые дни этого мира. Они как бы говорили: "Нас не тронет тлен, но ты уже прах..." И я ощутил этот прах, почувствовал бесполезность и никчемность прожитых лет - то немногое, что приводит человека к самоубийству. Дни пеплом струились сквозь пальцы и я понял, что упустил из виду еще один выход или исход - ванна с горячей водой, хорошо запертая дверь и лезвие. Какой, легкий, простой, привлекательный путь! Какой опасный конец... какой грешный финал... Если во мне и оставались силы, я бросил их все на то, чтобы отвести взгляд от добрых глаз и опасных дум. Но ненадолго, ибо снова оказался в плену. Я был захвачен глубокими, красивыми глазами второй женщины. И там в их глубине было удивление. Удивление каждому новому мгновению, секунде, часу, столетию... В удивлении была радость, а в радости - вера... Я улыбнулся. Это хорошо, когда зачем-то нужно жить. Пусть даже ради неизвестности.

Эльдар перебросился несколькими словами со старухой и приказал мне тоном дешевого конферансье:

- Сними костюм и задери рубашку.

- Для чего? - спросил я, раздеваясь.

- Она тебя угольком где надо прижжет, и будь здоров.

- Мы так не договаривались.

- Девственности тебя никто лишать не собирается. Давай, не позорься перед женщинами.

- Имей приличие, - возмущенно процедил я сквозь зубы.

- Спокойно, они ни слова не понимают. Говорят исключительно на маштагинском диалекте.

- Ладно, будь по-твоему, сутенер несчастный, - со вздохом согласился я и, трепеща, поднял рубашку.

Молодая женщина поворошила в противне, выбрала щипцами уголек, один вид которого мог бы осчастливить мазохиста, и передала его старухе, которая видимо и являлась чылдагчи, но та не торопилась начинать насилие. С минуту всматривалась она в мое тело, а потом вдруг всплеснула руками.

- Вай, Аллах! - почти выкрикнула она. - Ахурин нюкари!

- Что? что такое? - взволнованно запричитал я, - это серьезно? Что она сказала?

- Она сказала "Слуга Ахуры", - перевел Эльдар.

- Боже, наверное, это безнадежно, - прошептал я, проваливаясь куда -то, как в кабине скоростного лифта.

Пока я испытывал прелести невесомости, чылдагчи приказала что-то своей помощнице, не замедлившей покинуть нас. Затем она заговорила с Эльдаром.

- Мне приказано вернуться за тобой через час, - объяснил удивленный друг.

- Надеюсь, ничего ампутировать не будут? - с надеждой спросил я. Женщина снова заговорила, обращаясь на этот раз ко мне.

- Она велит тебе освободить сердце от страха. Ты здоров, но тебя ждет Ахура. Сегодня Великий день, - перевел Эльдар и добавил от себя, - Черт знает, что...

- Не уходи, - жалобно попросил я его.

Эльдар задумчиво посмотрел на меня, как бы оценивая мои шансы дожить до рассвета.

- Ну, ты прямо, как маленький. Я тебя в машине подожду, - решительно сказал он и скрылся за дверью. Я остался один на один с чылдагчи и ее непонятными намерениями.

- Гяль ардымджа, - позвала старуха, сдергивая со стены ковер. За ним, как в старой волшебной сказке, оказалась дверь. Чылдагчи отворила ее и поманила меня рукой. Я пошел, хотя вернее сказать "неведомая сила увлекла Тима Арского за собой". За дверью обнаружилась лестница. Ступеньки потоком струились под ногами. Мы спускались все ниже и ниже, и мне стало казаться, что я чувствую жар горнил преисподней. Наконец, мы остановились у небольшой деревянной двери. В свете древней масляной лампы, висевшей на стене, странно поблескивали медные полосы, стягивающие старые доски. Чылдагчи потянула дверь на себя, и та со скрипом отворилась, обнажая переменчивое пространство. Там, раздвигая тьму, пылал огонь. Я был не так далек в своих безумных предположениях и теперь безрезультатно пытался побороть ощущение необратимости происходящего. Чылдагчи прикрыла дверь и прошла к очагу. Всякие нехорошие мысли полезли в мою бедную голову, а перед взором всплыла картина кровавого жертвоприношения секты местных людоедов. Мне виделся Эльдар, удовлетворенно пересчитывающий вознаграждение за очередную услугу. О, Господи... Тем временем старуха зажгла шесть светильников и расставила их вокруг огня, затем сняла платок и медленно развязала пояс, стягивающий ее, когда-то стройную, фигуру. Сжимая концы пояса в руках, она что-то принялась нашептывать. Некоторое время спустя она снова обвязалась им, трижды обернув витый шнур вокруг поясницы и затянув его узлом спереди и сзади.

- Гяль бура, - позвала старуха, опускаясь на колени и знаками предлагая мне сделать то же самое. Проклиная этот день и свою мягкотелость, я повиновался. Чылдагчи заговорила. Я не знал этого языка, но было в нем что-то призрачно знакомое, подобно запаху материнского молока. Плавная речь поплыла по залу. Ее внутренний, поначалу неясный, ритм охватил меня и вскоре я покачивался в такт странной молитве. Женщина подняла над головой глиняную чашу и плеснула из нее в огонь. Пламя взвилось ввысь, облизав каменный свод. Ярче загорелись светильники.

- Ич, Ахурин нюкари, - приказала старуха, дотронувшись рукой до своих губ. В чаше отражался огонь... или нет... Это чаша огня! Да, да... Я хочу! Я хочу испить его силу, принять его страсть, понять его муки.

- Ич, - повторила старуха.

Но как я могу пить? Пить огонь? Чылдагчи запела. Я закрыл глаза. Не я, а чаша припала к моим устам, в сладостном томлении отдавая свое безвкусное содержимое.

- Хаома, - произнесла старуха и вновь запела. Я смотрел на огонь, на странную игру бликов на стенах, на облака, отсвечивающие красным, на море, несущее в гребнях волн разбитое отражение священных огней храма.

О, Великий Храм - святилище, драгоценное сердцу каждого верного Господу, ты - источник неугасимого огня и нашей неугасимой веры. Только ты, стоящий над всем, победивший тлен и время, даешь нам силы и питаешь наш дух. Пока светятся твои огни, каждый почтет за честь умереть у этих благословенных стен. Горе врагу, стерегущему их, горе нам... Крепки они, крепка вера в наших сердцах, но, Господи Мудрый, как слаба наша плоть. Сколько сынов твоих погибло за эти горькие дни. Немощные, женщины и дети это последний твой народ, народ, счастливый только смертью своей. И они придут к тебе, мой Господь, если будет на то твоя воля, но не оставь храм свой, ибо человек должен умереть, а символ великой веры должен быть незыблем.

Великий Маг Мобедан замолчал. Он стоял среди семи пылающих алтарей на вершине храма Ахуры. Город, видимый отсюда весь, был похож на истерзанное, измученное тело, но враг не смог вырвать сердце его. Мобедан поднял чашу со священным напитком хаомы, и сделав несколько глотков из нее, плеснул остальное в огонь. В тот же миг пламя взвилось ввысь. "Ты велик Господь! Безмерна сила твоя!" - прошептал Мобедан, просветленный снизошедшим божественным откровением, и заспешил по ступеням вниз. Миновав семь этажей, он открыл врата храма, и перешагнув через очистительный огонь, встал перед жрецами и толпой молящихся. "Их осталось не так много, но это избранные," подумал Мобедан. Подняв над головой руку, он заговорил: "Люди, верные Господу нашему, Ваша мольба услышана. Знайте, Храм будет спасен, ничто не запятнает святость его. Дитя Ахримана будет убит, а убьет его сила невинная, ибо сила Господа - чистота. Вы, верные Господу упорством и непоколебимостью своей, заслужили спасенье, а сложившие голову - блаженство вечное, ибо сам Митра будет проводником их. Восславим же Господа нашего Мудрого. Славься, Ахура!" Последние слова жреца были подхвачены всеми. Казалось, земля содрогнулась от единого могучего крика. Проснулись спящие, выползли из халуп немощные, открыли глаза раненые, умолкли младенцы. Каждый обратил свой взор к черной башне с семиогненной вершиной. "Славься, Ахура !" - дрожала земля, "Славься, Ахура!" - грохотало небо. Повторно пламя огней храма рванулось вверх. Нет преград ему и быть не может, ибо в нем Сила Веры и Мощь Надежды. Семиогненная корона пронзила небо. Завращались в безумном вихре облака, корявые руки молний охватили просторы, обнажив черный круг - чашу, полную звезд. Они, дальние звезды, сплотили свой слабый свет, бросив радужный столп к вершине храма. Ослепленные люди закрыли глаза. Когда они снова посмотрели на храм, огонь вспыхнул в третий раз - сомкнулись облака. Храм впитал в себя свет звезд. В тот же миг отворились врата его - у священного огня стояла дева, и люди ослепли вновь - так нестерпимо ярко пылала ее огненная плоть. Дева шагнула к жрецу и стала перед ним покорно, опершись на драгоценный меч. Только Мобедану, единственному из смертных, было дано видеть ее прекрасное лицо, ее великолепные, вобравшие в себя все цвета Вселенной волосы, ее чудное, неземное тело. Жрец преодолел нестерпимую боль в сердце. Оно у него было одно и не могло быть поделено между двумя величайшими силами мира. Но там, на судном мосту Чинвате, он, жрец Мобедан, признается, что единожды поколебался, на миг позабыв о Господе Мудром, да и можно ли скрыть такое. Но простит господь, ибо это его, божье, безмерное совершенство искусило Мобедана.