Лариса Хващевская - Последнее хокку. Сборник рассказов

По деревне между тем поползли слухи. В то утро бабы в деревне встали рано, запаслись лукошками и пошли за земляникой. У самой околицы им встретился Ян. Они проводили глазами высокую стройную фигуру, а потом Глафира, острая на язык, вдруг сказала:

– А ведь мой Тимофей в один год с Ванькой рожден. Ведь к сорока им.

– И что? – откликнулась другая в белом выцветшем платке, уродливо закрывающем почти все лицо.

– А то, – огрызнулась Глафира. – Мой седой, как лунь. В морщинах весь, как яблоко из печи. А на энтого погляди. Как будто ему осьмнадцать.

– И то правда, – подхватила Арина. – У мово ноги гудут, болят, спина. Едва с печи слезат.

Алена молчала, покусывая травинку.

– Чево молчишь? Твой ить жених был?

– Был да сплыл, – ответила Алена.

– Чего ж за него не шла?

– А он звал? – в сердцах сказала она.

Алена уже давно вышла замуж за Миху, устав ждать. И тот вроде как остепенился. Во всяком случае теперь походил он на медведя, которого по ярмаркам таскают, выучивши всяким фокусам. Да и сама Алена поняла однажды, что перестала быть Яну парой.

– И все строит что-то, чертит. Странный он.

– Уж почти и не разговариват ни с кем. Живет сам по себе. Как родители его померли, так и живет лешим.

– Да уж не знается ли он с нечистой силой, бабы? – предположила Глафира.

– Скажешь тоже, – не очень уверенно возразили ее подруги.

А вечером все, кроме Алены, не сговариваясь, завели об этом разговор с мужьями, которые тоже Ивана не жаловали. Они от жен отмахнулись, но мысль эта разрасталась, как снежный ком. Вплоть до вчерашнего дня, когда в его избу ввалились пьяные мужики и, набросившись все сразу, с двумя-тремя он бы справился легко, связали его и потащили к местному священнику. Накануне тот произнес пламенную речь о бесах, «овладевающих душами человеческими». До выяснения обстоятельств и процедуры изгнания решено было бросить Яна, предварительно поучив хорошенько бесов, в сарай. Среди ночи Ян развязал веревки и, выбравшись из плена, ушел, прихватив из укромного места заранее припасенный мешок, как чувствовал. Дорога была ему одна – к озеру. Он понимал, что уходит от прежней жизни навсегда. Какая жизнь ждет его впереди, он не знал, но чувствовал, что будет она необыкновенно долгой.

К вечеру им было разрешено помыться в бане. Баня была старая, закопченная с сухими пучками травы в маленьком предбаннике. Какое-то время они сидели вместе в летней кухне, где было постелено Сергею. Кира должна была расположиться в доме в маленькой душной комнатке, похожей на кладовку. Из еды им была предложена варенная в мундире картошка, малосольные огурцы собственного приготовления, которые распространяли чудный аромат. От картофеля валил пар.

– Вполне человеческая еда, – заметил Сергей.

– Тебе, наверное, мало? – поинтересовалась Кира.

– Умеренность в питании – залог долгой жизни. Ты же хочешь жить долго?

– Хочу, – согласилась Кира.

– Вот посмотри на нашу Бабу-Ягу. Сколько ей лет? Она, может, еще царя Гороха помнит, а вот жива и бодра.

– Это все потому, что ограничивает себя в питании? – хмыкнула Кира. – Или потому что она сказочный персонаж?

Сергей, видимо, целый день вынашивал план молниеносного наступления. То, что Федора Ивановна постелила им в разных местах, любви к Федоре Ивановне не прибавило. Киру же, скорее, наоборот, забавляло. «Это тебе не услужливые девочки на ресепшене в гостинице,» – съязвила, не удержавшись, Кира. Время, когда она была безумно влюблена и страдала от ревности к жене, к другим женщинам прошло. Все, как известно, имеет конец. Она долго ждала его решительного шага, а потом вдруг поняла, что все прошло. О, это благословенное «вдруг»! Она вдруг излечилась от него. Сергей же не мог или не хотел в это поверить. Теперь они словно поменялись ролями. Так всегда бывает, когда кто-то из двоих любит сильнее. Они обязательно поменяются ролями. «Все сбудется, надо только расхотеть» – эту жестокую мудрость Кира узнала на самой себе. Теперь она спокойно смотрела на его красивое волевое лицо. И даже не находила его особо красивым. Спокойно наблюдала за его попытками вернуть все, как было. Он еще не знал, что Кира отрезала один раз.

– У твоего сказочного персонажа, кстати, букет вполне несказочных заболеваний, – стал он загибать пальцы. – Во-первых, запущенный сахарный диабет. Костяная нога тому доказательство. Во-вторых, кисетный рот при системной склеродермии. Это когда растет много соединительной ткани, где не надо. Стягивает рот, уменьшает просвет кишечника. Этим тоже можно обьяснить худобу. В-третьих, остеопороз, отсюда горб в итоге.

Кира снова засмеялась:

– А ты все-таки умный.

– И наконец, тиреотоксикоз: много гормонов щитовидки. Беспокойная, худая, неуравновешенная, возбужденная. Что значит все-таки? –вдруг дошло до Сергея.

— А ничего это не значит, – отшутилась Кира.

Сверху донизу на полках в кладовке лежали старые журналы «Крокодил» и «Работница». Как выяснила Кира, выписывались они хозяйкой много десятилетий и складировались здесь. Как и старые потертые чемоданы. Мешочки с травой. Несмотря на духоту, пряный воздух приятно дурманил голову. Белье пахло свежестью, а перина была на удивление мягкой.

– Чай-то иди пить, – позвала Федора Ивановна.

На столе стоял пузатый чайник с ромашками. Край крышки был отколот. И старые местами треснувшие чашки с такими же ромашками. В стеклянной вазочке с выпуклыми виноградинами поблескивало варенье. Судя по цвету и запаху – земляничное. В Ужанихе всегда варили именно земляничное варенье.

– Федора Ивановна, а вы какие-нибудь песни, сказки старые знаете? – спросила Кира.

– Каки песни, – откликнулась Федора Ивановна. – Ничего такого я не помню. Ни сказок, ни песен. Смолоду-то мы шибко пели.

Она пожевала губами. Вдруг электрическая лампочка под плетеным абажуром дрогнула, засветилась ярко и погасла. Дом погрузился в темноту.

– Надолго? – почему-то шепотом спросила Кира.

– Кто ж его знат. Может, до утра. Экономят лектричество.

Федора Ивановна зажгла керосиновую лампу. Раньше Кира видела такие только на картинках в книжках про старую жизнь.

– Неужели керосиновая? – удивилась она.

– А то кака? Ко всему готовым надо быть, – философски изрекла Федора Ивановна. – Вот до войны я каки колготы да чулки рвалися, не бросала. В мешочек складывала. А подружки-то: затяжка чуть и ну их в помойку. А я нет. Смеялись все надо мной. Что я, мол, старье всякое берегу. А когда война то была. А потом кончилася, а я на танцах в колготах шелковых. Все от зависти помирали. Богачка, говорят. А богатство-то от тут, – Федора Ивановна постучала по голове.