Генри Маштоц - Фанда.Ментал

Что же я прошу от Вас, отмалчиваясь и пытаясь скрыть свои чувства, перекидывая ответственность за свое признание на Ваши плечи?.. Это вихрь, это тонкие слова, облаченные в бесполезную и неприглядную скорлупу; незаметные никому, скрытые и лишенные какой-либо оболочки, чистая энергия. Но лишь разломав ее, силой овладевая тем, что дается нам то ли Богом, то ли его рафинированным суррогатом, я вкушаю плоды моего самобичевания. Я кричу, я мысленно отгоняю от себя приятные и теплые чувства, зная, что в этот же момент вызываю у Вас ровно противоположные. Я доставляю Вам наслаждение. И быть может, я полюбила жертвенность и страдальческие позывы внутри себя ради Вас. Может, все-таки я делаю это ради чего-то более высокого. Посмотрим. Жизнь обязательно расставит все по своим местам. Но я прошу Вас об одном, молю, сделайте усилие для меня, если, конечно, я оставила в Вашем сердце хоть какой-то след. Оберните ваши чувства в черную материю, заколите их, отгоняйте их прочь хоть изредка, заставьте себя поверить, что они отрицательны и порочны. В эти моменты меня накроет нежное и сладкое блаженство, пьянящая истома, щемящая и сладострастная печаль. Прошу хоть изредка одаривать меня тем, что, возможно, чувствуете Вы так часто и настолько ярко. Я невправе поддаться столь могучему соблазну и всецело отдаться своим истинным и глубинным чувствам лишь из страха вызвать у Вас неприязнь к себе, к Вашим чувствам. Я лишь прошу Вас и надеюсь на Вашу благосклонность. Мой дорогой Матиас, это не любовь, а лишь ее вершина, прыжок сквозь время, жадное стремление пропустить все лишнее и пугающее. Но тем не менее столь же сильное и пронизывающее чувство.

Ваша соната, она прекрасна. Если Вы дарите мне самое ценное, то у меня есть по-детски наивная, крошечная надежда на то, что Вы услышите мою просьбу.

Махсом

Берно откинул письмо на подоконник. Его сердце бешено колотилось от неожиданных слов, от экспрессии, с которой Махсом обратилась к нему. Чувствовалась настоящая эйфория, грозой накрывающее волнение, подобие которого отдаленно помнилось из юности. Забытое и раздирающее чувство влюбленности к некоему образу, воспоминанию, какой ощущалась Махсом, удивляло новизной сути, хоть было знакомо по форме. Берно осмотрел лист и конверт в надежде найти ее адрес или телефон. Но тщетно. В тот же момент зазвонил телефон.

– Я слушаю.

– Берно Фави?

– Да, верно.

– Это доктор Хайс. Вам удобно сейчас говорить?

– Да, доктор, конечно.

– Я хотел бы обсудить с вами результаты некоторых анализов, которые вы сдавали около месяца тому назад.

– Помнится, я говорил с вашей коллегой, она сообщила, что они в полном порядке.

– Моя коллега, к сожалению, лишилась медицинской лицензии, и мы пересматриваем результаты анализов тех пациентов, которые находились под ее опекой. Я хотел бы попросить вас при удобном случае заехать ко мне. Отныне я буду вашим лечащим врачом, и мне необходимо обсудить и проверить историю болезни.

– Хорошо, доктор, я буду у вас в течение получаса. Вы сможете меня принять?

– Да, господин Фави.

Берно собрал вещи со стола и направился к выходу из университета. В машине было тихо, не играла музыка, не передавались новости. Берно хотелось побыть в тишине и вслушиваться лишь в поступающий в салон, хоть отдаленно и с неким шушуканьем, шум улиц и проезжающих мимо машин. Все мысли были полностью поглощены письмом. Вспомнив о просьбе, Берно попытался окрасить свои ощущения в оттенки чувства вины, горького и досадного опыта, чего-то мучительного и гадкого. Эта пытка над собой оказалась непростым испытанием, чем-то неестественным и более мучительным, чем само желание представить свои чувства таковыми. Но лишь мысль о возможности доставить ей до боли знакомое удовольствие приводила в восторг. Эта цель казалась подлинно божественным замыслом, следованием путеводной звезде, ради чего Берно готов был потерпеть, устраивая себе такую пытку, отвергая на время чувство экзальтации, вселившейся в него после той встречи.

– Алло, – ответил Берно на внезапный звонок с незнакомого номера.

– Матиас, у вас получилось. Спасибо.

– Махсом, – с трудом выговорил Берно, ощутив, как вмиг пересохло в горле.

– Да, это я.

– Я слышу, как вы улыбаетесь. Я вижу, как задорны ваши глаза. Я взволнован их сиянием и опечален.

– Как же тонко и точно вы все представляете. Но отчего ж вы опечалены?

– Расстоянием между нами. После прочтения вашего письма мне хочется вас видеть.

– Разве лишь после прочтения?

– Простите меня за малодушие. Но у меня не было другой возможности признаться, что думаю о вас с момента нашей встречи.

– Вы не одиноки в этом. Мы с вами еще обязательно увидимся.

– Как вы узнали мой телефон?

– Прошу, оставьте мне немного пространства для моих секретов.

– Охотно соглашусь. Махсом, спасибо за ваши мучения. Я постараюсь отвечать вам взаимностью.

– Мой дорогой Матиас, нам следует как можно чаще воспроизводить в памяти любимую с вами музыку. Она и лишь она вызывает наслаждение на обоих концах нашей с вами созданной вселенной. Она способна похитить нас и устроить нам встречу. До свидания, Матиас.

– До свидания, – выдавил из себя Берно, понимая, что связь с ней в очередной раз разрывается.

В клинике было многолюдно. По коридору сновал персонал, пациенты, их друзья и люди с грустными и отрешенными глазами. Временами на глаза попадались те, кто мучительно, сгорбленной походкой передвигался по коридорам, с угнетенным выражением на лицах. Но среди них, казалось, были те, кто лишь желали казаться страдающими, чахлыми и отчаявшимися. Здесь вся воля к жизни закручивалась и обвивалась прочными и непоколебимыми лианами надежды. Было печально смотреть на этих людей.

Прошел уже час, как Берно прошел процедуру и нетерпеливо ожидал, пока доктор пригласит его к себе в кабинет обсудить результаты. Стоя у окна, он грелся под ярким солнечным светом, ощущая, кроме головной боли и легкой тошноты, некое тягостное ощущение несоответствия своего внутреннего состояния с прелестной погодой, выдавшейся за последний месяц. Казалось, будь ливень и вьюга, на душе стало бы гораздо спокойней и свободней. В памяти постоянно всплывало письмо и телефонный разговор. Ощущение некой заброшенности, печали от того места, где он находился сейчас, и мыслей, где же ему найти ту прелестную незнакомку, удручало и отдавало туманными перспективами.

– Берно, прошу, проходите! – внезапно раздалось за спиной.

Последовав за приглашением, Берно вошел в кабинет и уставился на доктора. Тот жестом пригласил присесть в кресло, обитое коричневой кожей. Берно тихо прикрыл за собой дверь и расположился напротив доктора, по другую сторону его широкого деревянного стола. В тот же момент, за ним внутрь помещения сквозь стену прошли еще двое мужчин. Слева, возле Берно, встал Виво – невысокий, полный, с копной волнистых блеклых, каштановых волос. Некоторая неряшливость и неуклюжесть сочеталась в нем с отменной дикцией, гордой осанкой и каменным выражением лица. Виво деловито поправил черный пиджак, из-под которого однако местами торчала футболка из брюк. А Фаталь прошел глубже и встал у окна, оказавшись тем самым у доктора за спиной. Щуплый, худощавый, похожий на неокрепшего подростка, он равнодушно осмотрел помещение, оперся плечом о стену и с интересом стал наблюдать за Виво, который заметно нервничал не в силах скрыть разочарования. Доктор рассматривал какие-то документы, после чего отложил их в сторону и, взяв ручку, откинулся на спинку кресла. Повисшая пауза напрягла Берно. Доктор поднял глаза. Во взгляде читалась тревога.