Артём Краснов - После завтра

– И тогда майор застрелил Джеймса Бриммса?

– Нет, они заключили сделку. Вместо документов Бриммс дал нам шесть ампул. Он сказал, что так мы сможем помочь себе и еще нескольким людям. Близким или друзьям. Он сказал, что одна ампула продлевает жизнь на 100—120 лет. Он просил отпустить его.

– И вы ушли?

– Майор вколол одну ампулу Бриммсу. Он боялся отравиться. А потом… я не знаю в точности, что было потом. Майор увел Бриммса. Там был еще один контейнер, возможно, лаборатория… Они ушли туда. Я слышал выстрелы. Потом мы сожгли контейнеры и машину Бриммса.

– Вы пытались помешать майору?

– Он сказал, что таков приказ. Я был в его подчинении.

– Вас не смутило, что вы имели дело с гражданским лицом?

– Это был приказ.

– Почему ампулы не подействовали на вас?

– Потому что он забрал их и велел мне молчать.

– Вы подчинились?

– Мне было двадцать два. Я понятия не имел, что делать. Майор был одержим. Он сказал, что это секретное задание и за разглашение меня ждет трибунал. Потом его перевели на другую базу, по-моему, в Анголу.

– И больше вы не виделись?

– Встречались один раз лет через сорок. Это было на конференции в Берлине. Он оказался достаточно известным геофизиком. Внешне он практически не изменился.

– Вы поняли причину этого?

– Я догадывался. Я думал об этом много лет, но… Мне бы все равно не поверили. У меня не было доказательств.

Людмила ждала, пока я одолею последние ступеньки. В ушах стучало. С утра болела голова.

– Черт возьми… – проворчал я. – Почему в больнице нет лифта?

– Старое здание. Его не разрешают переделывать.

– А я старый человек, – буркнул я. – И меня тоже не переделать. Так что терпите мое занудство, Людочка.

От длительного подъема затылок заболел, как нарыв. Раньше я связывал мигрени с беспокойным сном, погодой или стрессами. Но у мигреней не было причин, они просто навещали меня по своему усмотрению, и постепенно я научился не слишком обращать на них внимание.

– Вам нехорошо? – спросила врач.

– Нормально, нормально, – ответил я, глотая на ходу таблетку.

Людмила достала пластиковую карточку, бесшумно расползлись автоматические двери. За ним был длинный коридор.

– В двести седьмую, – сказал Людмила. – До конца и направо.

У дальней двери стоял человек халате, небрежно накинутом на плечи поверх костюма.

– А как же скафандр? – спросил я, вспоминая про костюм химзащиты, в которой меня нарядили в прошлый раз.

– Уже не обязательно, – Люда протянула мне маску. – Наденьте вот это.

Я пристроил марлевую повязку на лице, Людмила помогла затянуть ее на затылке.

Молчаливый охранник открыл нам дверь и столь же тщательно запер, оставшись в коридоре.

Майор Заяц лежал на широкой кровати. Комната больше походила на гостиничный номер. В углу стоял тумба с букетом свежих цветов. Работал телевизор. Из окна открывался вид на больничный двор. Через приоткрытую раму доносился мягкий шум города.

– Я вас оставлю, – шепнула Людмила и постучала в дверь.

Я заметил, что торс и шею майора держит какое-то ортопедическое приспособление.

– Садись, Лунгин, – кивнул он на кресло возле себя. – Опять тебя разодели. Я не прокаженный.

Я снял маску. Он внимательно посмотрел мне на меня:

– Какая же ты развалина, Лунгин.

Майор выглядел значительно лучше, чем в прошлый раз. Лицо его обрело цвет и словно чуть-чуть загорело. Яростная щетина обнесла щеки. Обозначились скулы. Глаза смотрели надменно.

Он мял в руке резиновый мячик, и крупная ладонь его по-прежнему излучала силу. Я невольно оглядел свои кряжистые толстые пальцы с разбухшими суставами, рябые от желто-розовых пятен. А ведь когда-то я казался свежим и полным жизни на фоне высушенного солнцем майора. Когда-то моя тонкая рука казалась соломиной в сравнении с лапой ширококостного Зайца. Сколько же ему было? Наверное, лет сорок или сорок пять.

– Как действует вакцина? – спросил я. – Что вы почувствовали?

– Не надо выкать, – рассмеялся майор. – Брось, Лунгин, не те времена. Кстати, как твое отчество?

– Васильевич.

– Игорь Васильевич. Хорошо. Действует она, Игорь Васильевич, замечательно, но тебе это уже не поможет, потому что единственный человек в мире, который знал ее рецептуру, сгорел на работе. Помнишь наш костерок, а?

Он расхохотался.

– Я совершенно не это имел в виду, – спокойно заметил я. – Я благодарен нашей медицине хотя бы за то, что мы с супругой дожили до этих лет.

– Медицина, – фыркнул майор, и вдруг смягчился, о чем-то вспомнив. – Действует она замечательно. Знаешь, Игорь Васильевич, как будто хорошо выспался. Как будто после хорошего массажа. Истома. Спокойствие. Уверенность. Это же чудо, понимаешь? Иммунитет от рака. Раны заживают как на собаке. Кости не ломит. Зрение стопроцентное. Замечательно действует.

– Вы счастливый человек, – сказал я. – Стало быть, оно того стоило.

Что-то не понравилось ему в моей интонации.

– Слушай, Лунгин, – рассвирепел майор. – Если ты как сучка сдал меня военной прокуратуре, это твое дело, и я тебя не сужу. Но и ты не суди меня. Не суди, понял? Вместе жгли.

– Вместе, – согласился я. – Сейчас бы я всадил в вас пулю.

– Еще не поздно, – рассмеялся он зло.

– Что же вас потянуло прыгать в воду при такой благополучной жизни? Я слышал, вы стали профессором какого-то университета?

– Лунгин, у меня пять высших. Я профессор трех университетов. Я обучился игре на скрипке. Говорю на английском, испанском и китайском. Мастер спорта по метанию ядра. Три десятка детей.

– Насыщенная жизнь, – заметил я. – Так зачем ядро на шею и в воду?

– Это долгая история.

– Совесть замучила?

– Совесть, – фыркнул Заяц. – Совесть… Знаешь, если любой поступок разделить на вечность, он превращается в ноль. В ноль.

Заяц помолчал. Потом начал рассказывать как бы нехотя, сквозь зубы. Первые годы он валял дурака. Уволился из армии по липовым документам и жил себе в удовольствие. Работал преподавателем в ПТУ. Читал лекции по военной подготовке студентам. Подрабатывал в автосервисе. Пил. Опустился.

Ночевал зимой на улице и не болел. Пил месяцами. Что такое год, два, три жизни, если ты украл у судьбы лишнюю сотню-две лет? Время растянулось до бесконечности. Хотелось подстегнуть его, подогнать, чтобы узнать, что же там дальше? Поэтому пил, ждал, наслаждался.

Обычному человеку этого не понять. Вернее, так бывает в детстве, когда 20 лет кажутся зрелостью, а 40 уже старостью. Пульс есть в каждой секунде, каждая минута – это приключение, каждый год – это целая жизнь. Смерть кажется такой далекой, что вряд ли она существует.

Чудесное состояние – не спешить. Кризисы среднего возраста и прочая ерунда возникают от спешки. Хочется успеть. Хочется оставить след. Человеку крайне важно оставить след. Хоть какой-нибудь. Хоть самый маленький. А когда смотришь на свою жизнь и понимаешь, что ничего толком не сделал, а теперь уже не сделаешь – вот тогда и наступает кризис. Но Заяц имел право не спешить.