Расселл Джонс - Люди с того края. Вторая книга дилогии

Были ещё и детки «бриллиантовых». Их было даже побольше, чем нас. Детский билет стоил как взрослый, а ещё можно было брать только тех, кому на время отлёта исполнится хотя бы шесть, а лотереи разыгрывались только между совершеннолетними – в общем, проще завести ребёнка уже там, чем оплачивать его место. Ячейка для эмбриона была намного дешевле! Но у кого были деньги – те, конечно, могли себе позволить. Я-то с «бриллиантовыми» не тусила ни в лагере, ни на корабле. То есть это они со мной не общались, а мне и не хотелось. Лучше толкаться среди взрослых и терпеть сюсюканье, чем чувствовать себя вторым сортом!

Правда, была одна «бриллиантовая», с которой мы задружились – и она ни разу не подколола меня своим статусом. Патси Янг её звали. Мы познакомились у диетической стойки на кухне, уже на «Альбейне». Там выдавали экстра порцию клетчатки и всякие другие добавки для примитивных желудков – то есть для тех, кто не умел нормально питаться синтезированной пищей. Я считала, что среди «бриллиантовых» таких нет: если нашлись денежки на самый дорогой билет, то наверняка оплатили всякие генетические апгрейды. А «умный желудок» ставят по умолчанию – об этом в уроках по истории показывали! Оказывается, имелся процент тех, кому такие модификации были противопоказаны, и Патси была среди них. То есть её кровный отец был – следовательно, ей с братом приходилось стоять в очереди с другими «отсталыми». Правда, он-то никогда не стоял: она брала для двоих.

Патси была на четыре года старше меня, но это даже не ощущалось! Мы потом несколько раз ходили в рейды на пару и всегда набирали много очков. Но потом они с братом перевелись с «Альбейна» на «Зевс», и с тех пор мы не общались. Я собиралась через кого-нибудь из взрослых передать ей привет, но застеснялась. Слишком это было бы странно…

После когнитивки пошли медтесты. Пока у меня брали кровь и замеряли давление, я не переставала думать о приближающейся взрослости.

Разумеется, пятнадцать – это ещё не совсем взрослая, как в девятнадцать или в двадцать пять. Но хоть что-то! Базовый школьный сертификат уже есть, а со специализацией можно не спешить. С одной стороны, это хорошо, потому что можно спокойно попробовать, что нравится, и повыбирать. Можно даже взять академ – всё равно стипендия не зависит ни от оценок, ни от учебных курсов. И при этом родители за тебя не отвечают. Ну, почти. Если бы я захотела, я бы вообще могла переписаться на другой корабль и найти себе там замещающего родителя! Я, разумеется, не собиралась, потому что любила своих пап и считала «Альбейн» лучшим во Второй волне. Но знать, что ты что-то можешь, приятнее, чем вовсе не иметь свободы.

С другой стороны, уже можно встречаться с теми, кто старше. Ну, не старше, чем на три года, но всё равно. А с семнадцати можно даже пробную семью. Правда, детей до двадцати пяти всё равно нельзя. В смысле, заказать нельзя. Конечно, я могу сама забеременеть и родить – операцию-то мне ещё не скоро будут делать! В смысле, перестать предохраняться и уговорить кого-нибудь, чтоб тоже перестал. Но после такого индекс Юдины сразу упадёт до «единицы». А детей растить даже с «четвёркой» нельзя. Короче, это безответственно – когда ты рискуешь безопасностью ребёнка, вынашивая в себе да ещё и рожая, не говоря уж про вред собственному здоровью… «Если вы нарушаете правила, зная о последствиях, вы, прежде всего, вредите себе». На занятиях по гражданскому праву нам про это постоянно твердили. Не про детей – вообще про поступки. И с девятнадцати я начну отвечать за всё на сто процентов. Никаких поблажек. Но это не пугало – наоборот.

Короче, мне жуть как надоело моё несовершеннолетие. Для меня оно было несовершенством.

Не сказать, что мне что-то запрещали – просто я ни разу не захотела чего-то такого, чего было бы совсем-совсем нельзя. Но даже если ты никогда не заходишь за границу, ты всё равно её чувствуешь. Есть всякие формальности, условности, «наличие родительского разрешения», без которого мои собственные желания – пустышка.

Скоро это должно было кончиться. Во всяком случае, начнёт кончаться. Мой аккаунт посветлеет и будет с белой подложкой для имени и остального. А идентификационные браслеты на правой руке обновят – на них будут узкие белые и жёлтые полоски, а не сплошняком жёлтое. И другие люди будут смотреть на это всё. И воспринимать меня будут соответствующе.

«Ничего, осталось немного». Пока что все видят предательский цыплячий жёлтый цвет на акке и на браслетах. И плевать, что цветовая дифференциация, как объясняли на уроках безопасности, должна помогать в критических ситуациях. Жёлтый воспринимался как клеймо.

Я проснулась рядом с папами – и это тоже было в последний раз. Конечно, мой предстоящий переезд будет правильным: самостоятельность выглядит именно так! Другая секция, другие соседи… И когда я представила это, мне вдруг стало грустно. Не только потому, что я привыкла просыпаться рядом с папами. Но спать как бы под одной крышей – это и значит быть семьёй. Моё отселение сделает нас меньше семьёй, чем раньше. А ведь когда-то у нас был свой общий отсек в палатке тренировочного лагеря!

Они лежали в соседних выдвинувшихся капсулах, слева от меня: папа Джо и папа Саид. А справа от меня начиналась гладкая белая стенка защитной камеры. Капсулы были упакованы в один «вагон». У нас была секция на сорок человек. У обычных пассажиров – на сто двадцать. «А у „бриллиантовых“, как рассказывала Патси, на двенадцать и даже на три!» – вспомнила я.

После того, как у меня взяли анализы, руки уже ничто не держало, и я приподнялась на локтях, чтобы посмотреть. Папа Саид ещё приходил в себя, но, судя по датчикам в изголовье, с ним всё было в порядке. Ничего красного и никакого мигания. У папы Джо тоже было всё чисто, но его самого я не видела с моего места – только панель капсулы.

Мне нравилось проверять родителей. Это была игра, которую папа Джо придумал, когда мне было лет пять. Я была страшно деловая и с мотором в попе, так что они ни на минуту не упускали меня из вида. И когда я заявила, что это «нечестно», и что я уже «взрослая», папа Джо сказал мне по секрету, что это не они меня проверяют. Это я должна проверять их: всё ли хорошо. «А то вдруг с нами что-нибудь случится!» Мне это ужасно понравилось. И какое-то время я была невыносимо прилипчивым хвостиком… Потом переросла эту игру, но привычка осталась. «А то вдруг что-то случится с ними!» – улыбалась я, глядя на спящего папу Саида.

Его грудь еле заметно поднималась. Из-за проймы белой футболки выглядывали чёрные кучерявые волоски, а густая борода, выросшая за время сна, закрывала всю шею. У него был ген повышенного роста волос, как-то связанный с кожей. Поэтому этот ген не отключали, как другим мужчинам: чтоб не рисковать. Из-за этого папа Саид выглядел как традиционно рождённый – с бородой и волосами на груди и вообще везде, на плечах и даже сверху на пальцах!