Расселл Джонс - Люди по эту сторону. Первая книга дилогии

Нас учили, что против Лишнего бесполезны слова. Надежда лишь на быстрые ноги. И если встретишь такого, то надо со всей мочи удирать и звать на помощь. Тогда есть шанс, что отстанет: они хоть и отчаянные, но не совсем безумцы. А бывает, что совсем – такие кидаются на толпу и не испытывают страха. По-всякому бывает.

Самое опасное – засада.

…Вспоминая инструктаж, я в который раз поёжилась. Ладно, у меня скорость, и я налегке. А как торговкам или переписчицам? Или одиноким странницам. Я читала историю из путешествий знаменитой Аланы Шаддат: как она несколько часов бежала, пока за ней гнался Лишний. Под конец она обессилела и упала, но к счастью, вблизи оказался смотритель.

Тогда тоже устроили облаву.

Деревня, куда я прибежала к вечеру, поразила тишиной и безлюдьем. Все, кто был слаб, сидели, запершись. Остальные ушли загонять и сторожить дорогу.

В доме старейшины, куда меня пригласили, подали холодный ужин – лепёшки с копчёным мясом, салат, бананы. Похоже, кухня отправилась вслед за большинством.

Ела я в одиночку и ночевала тоже одна, в большой гостевой комнате. Утром молочно-седая старейшина молча вручила мне правку – и я побежала дальше.

Впереди клубился белый дым: весть о моём движении передавали по цепочке. Мол, ждите, скоро будет вестница.

Постовые с сосредоточенными лицами приветственно кивали мне, когда я пробегала мимо. Моя белая торба лучше всяких слов объясняла, почему я не стала пережидать.

А может, дело не в срочности? Если бы я нарушила график, облава на Лишнего стала бы весомым оправданием. Тоже всем понятным. Может быть, не следовало рисковать ради десятка дней – случись что со мной, и опоздание наследной правки будет гораздо больше.

Но я уже целиком была во власти Большого Маршрута.

На станции, где я остановилась на обед, гонец из местных поделился последними новостями. Юниц нашли, пастухов – тоже, но от охотниц не было вестей. Правда, они частенько пропадали.

Область, где шла облава, рассекли на три части – дорога, по которой я бежала, пересекала две из них. Если всё пройдёт, как запланировано, дня через три-четыре я покину опасную зону.

Осталось продержаться.

Я сильно уставала от нового режима. Обычно я отключаюсь от окружающего, смотрю под ноги, слежу за работой мышц и ритмом вдохов-выдохов – и думаю о разном. Точнее, ни о чём не думаю, и время летит. Теперь же я вслушивалась и всматривалась, следила за каждым шорохом в придорожных кустах, поглядывала на дымки – нет ли красного, который, как условились загонщики, значил «поймали».

Или охрового – «он близко».

От подобных усилий слегка кружилась и побаливала голова, и часто сбивалось дыхание. К вечеру я была совсем выжата…

Зато больше не приходилось ужинать в молчаливом одиночестве: на станции, где я остановилась, было полно народа, и к ночи я уже знала всю предысторию.

Этот Лишний отличался, наперебой заявляли свидетели, и старейшины подтверждали. Никогда раньше такого не было!

Обычно их обнаруживали просто. Либо крупная кража припасов с сопутствующими разрушениями – когда голодный человек вламывается, ест без разбора и громит всё вокруг, одурев от обильной пищи. Либо дорожные смотрители замечают незнакомца, который прячется. Или детишки видят чужака там, где никого не должно быть. Случается, что пропадает женщина, которую ждут. Начинаются поиски. И находят тело…

Вместо этого случилось необъяснимое: человек с красноватой кожей – почти как с запада, но иначе – пришёл к обеденным столам деревни Моховые Крыши. Как ни в чём не бывало, он взял себе тарелку, сел в стороне от всех. Одежда у него была вроде бы нормальная, но всё-таки странная. Странная причёска… А главное, у него совсем не было татуировок!

Последнее обстоятельство беспокоило сильнее всего. Взрослый человек без татуировок – такого просто не может быть! Это малые дети бегают голые. А мужчины годам к тридцати, даже если они не уходят из деревни, обзаводятся набором, подтверждающим, во-первых, совершеннолетие и окончание школы. Во-вторых, обязательно ставят метки родной деревни, освоенного ремесла, а если повезёт, то и детей. Были ещё знаки для каждой профессии, кто чего достиг. Победы в состязаниях. Побратимства. В конце концов, надо указать, кого ты предпочитаешь в постели, иначе как же жить!

Но странный незнакомец был совсем пустой. Причём, судя по морщинам, было ему под сорок. Правда, зубы были совершенно белые и целые, но такое бывает. А вот чтоб к таким годам ни одного шрама или профессионального рубца…

И ещё ни серёжки, ни колечка, ни браслета, ни самых завалящих бус.

Вид этот был настолько чудной, что окружающие не сразу осознали, что они видят.

В конце концов, самый смелый – кузнец, сын старейшины – подошёл познакомиться.

Странности продолжились. Чужак не смог назвать имени своей матери!

Он говорил с сильным акцентом, а родной деревней назвал далёкие Снежные Камни. И это объяснение могло бы удовлетворить – северные горцы слыли чудаками, они часто становились героями сказочных историй…

Но именно из Снежных Камней был кровный отец того кузнеца. И оттуда же прибыл его двоюродный брат, который уже несколько лет гостил в Моховых Крышах у родни, обучаясь кузнечному делу.

Пара вопросов от северянина – и ложь стала очевидной всем.

Чужак тоже осознал, что прогорел, и поспешил выйти из-за стола. Его хотели загнать к деревенской ограде – но он сумел скрыться. А рано утром, ещё ночью, дали сигнал к началу облавы.

– …Как это вообще возможно, чтобы с пустой кожей?! – не унимался медноволосый загонщик – тот самый горец-северянин, расколовший Лишнего.

– Может, он болел? – предположил его рослый напарник, вытягиваясь на топчане у окна, – какая-нибудь кожная болезнь, что татуировки нельзя делать.

– Эя, ты о таком читала? – и северянин склонился к третьей в их компании, ширококостной нахмуренной девушке, бритоголовой, с меткой ученицы лекаря.

– То, что я люблю читать, не значит, что я прочла все книги в мире, – усмехнулась она, выдавливая занозу из подушечки большого пальца ноги. – В принципе, возможно. Болезнь или индивидуальная непереносимость. Но тогда ему бы просто намалевали краской основные знаки и дали бумагу, разъясняющую, почему так.

– Всё равно не представляю, как с этим жить! Когда про тебя ничего не понятно!

– Не о том вы говорите, – вступил в разговор пожилой смотритель, который сидел у лампы и проверял на крепость ловчую сеть. – Даже без татуировок – трудно, но можно.

– Так ведь ничего ж не ясно о человеке! – напомнил взбудораженный северянин.

– Что-то не ясно, а что-то и так понятно, – неспешно возразил смотритель. – Шила в мешке не утаишь. Все умения – тут, всегда с тобой, – и он показал свои морщинистые розовые ладони, – ладно, нет знаков. По любой причине. Думаешь, если бы он пришёл к старейшинам и попросился в деревню, его бы не приняли с голой кожей? Если на нём нет долгов, приняли бы. Без вопросов. Покажи, на что ты способен. Покажи, какой ты по нраву. Поживи рядом, чтоб стало понятно, какой ты из себя. Даже самый последний неумёха – лучше, когда он на своём месте… А вот что он ушёл, что спрятался, что мы его ловим теперь – это-то и плохо. Значит, есть ему, что скрывать. Не может он с людьми. Не умеет.