Ван Лугаль - Граду и миру

– Это не только про мой… как бы придуманный мир, – подал голос рассказчик. Ипполит повернулся к нему; Моррисон был страшно серьёзен. Солнце падало на левую сторону его лица, делая почти невыносимо ярким; другая половина пряталась в тени. – Это про всех. Люди везде одинаковы. Империи одинаковы. Они живут в первую очередь для себя. У нас так; так и у вас. Просто вы не видите.

– Бред, – выдохнул Ипполит. – Бред. С чего ты это взял?..

– В своё время я прочитал достаточно утопий и антиутопий, – серьёзно сказал Моррисон. – Особенно комиксов. Так что в теории я прекрасно подкован. Здесь и сейчас я единственный зрячий.

Ипполит смотрел на него.

Потом у него задёргался глаз. Врач резко, по-птичьи, повернул голову налево, направо. Зрители настороженно молчали, перекидываясь испуганными взглядами. Ипполит убрал волосы со лба и снова перевёл взгляд на стоявшего:

– Нет. Вы посмотрите. Вы… вы только!.. каков наглец! Он живёт на нашей гостеприимной Земле, принявшей на себя заботу о нём, оборванце из ниоткуда, и он смеет ещё критиковать!

Его голос утонул во всеобщем смехе. Люди смеялись и одобрительно кивали Моррисону.

– Юморист, – хлопала в ладоши Агнесса на пару с соседкой. – Как вжился в роль! Так и видишь этого мальчика, запертого в ужасном мире отщепенцев!

– Даже Ипполит поверил! – воскликнула одна из тройки девушек.

Моррисон улыбался одними губами и кланялся.

Ипполит, не дожидаясь, пока овации закончатся, выскочил в коридор. За ним выбежал Тиринари.

– Ипполит! – проскрипел он и закашлялся. Увидев, что врач, чеканя шаг, уходит прочь, он бросился вдогонку, повторяя: – Стой…

– А ты? – спросил Ипполит, резко останавливаясь. Тиринари пробуксовал по гладкому полу вперёд и повернулся к старшему. – Ты-то хоть понимаешь, что это – не фантазии? Да даже будь это фантазиями, это было бы диагнозом достаточным, чтобы…

– Да, – кивнул Тиринари, прерывая словесный поток. – Старшой, он не выдумывает. Не знаю, когда и где – но он это видел. Я верю ему. Он из другого мира.

Ипполит пожевал губы. Огладил горбинку носа, его крылья.

– Э-э… и?

– Но в его ситуации, – нравоучительно произнёс Тиринари, – это был единственно правильный выход. Он герой. Он выжил просто в невероятных условиях!

– Он не герой, Тиринари, – Ипполит раздосадовано сморщился. – Героев ты увидишь, когда дорастёшь до плёнок о войне. Э-э… Это он вам рассказал, глупым и наивным, свою версию, а вы и поверили. Ты, дорогой мой, ещё слишком юн и приласкан Главами Земли, ограждающими людей от боли и страданий, чтобы понимать: люди часто врут. Они оправдывают себя и свои действия. Особенно – особенно! – совершив ошибку. Нужно уметь снимать шелуху. Под шелухой красивых слов у него, – палец ткнулся в направлении двери в кабинет, – трус, подлец и ничтожество!

– Но это среди ещё больших трусов и ничтожеств, – возразил Тиринари. – Послушайте его ещё немного и поймёте, как вы ошибались на его счёт! Он восстал едва ли не в одиночку против целого мира, забывшего о своих людях! Против тирании и зла! Он не мог действовать иначе, а то бы его растоптали! Убили!

– Вот, – обвиняющий палец ткнулся в грудь молодому врачу, – вы его оправдываете. Вы называете его героем. Вы уже впускаете его ценности в себя.

Тиринари вздрогнул и шагнул в сторонку – прочь от обвиняющего пальца.

– Да какие ценности? О чём вы говорите?

– Вы не умеете отделять зёрна от плевел, – сказал Ипполит. – Не знаю, недостаток это нашего общества или человеческой природы, что люди в большинстве своём остаются в неведении. Этот человек только что рассказал нам, что трусливо избегал исполнения долга, а после того, как его врага чуть не убили, воспользовался тем, что тот слабее и поработил его.

– Так ведь правильно сделал!.. Враг бы его убил!..

– То есть вы теперь считаете, что и вам в такой ситуации – можно? – непонятно ответил Ипполит. – Не отвечайте. Я вижу.

Он двинулся дальше по коридору, и Тиринари растерянно поплёлся за ним.

– Вы временно отстранены, – продолжал Ипполит непривычно сурово. – Пройдёте курс терапии. Какой – вам скажет Глава. Э-э… Кружок ваш закроем. Не спорьте. И не надо петь песен про злое государство и добрых гордых одиночек. Потом поймёте, кто на самом деле зрячий, – смерив юного врача испепеляющим взглядом, старший решительно открыл стеклянную дверь, отделявшую следующую часть коридора, и направился далее. Тиринари споткнулся и, сжав руки в кулаки, долго смотрел сквозь стекло на удалявшуюся спину.

– Снова вы, юный док? – смеясь, спросил Мэрион, когда дверь за его спиной открылась. Он уже был в своей палате. – Как мой рассказ вашему начальнику? Он покинул нас, забыв оставить достойную рецензию.

– Всё как у тебя, – Тиринари вошёл, опёрся о подоконник и тоже теперь смотрел в окно. – Большая и несправедливая система пытается загасить свободный дух. Да кто они такие? – Тиринари обиженно ударил кулаком по пластику. Тот не шелохнулся, не отозвался. – Кучка стариков, которая диктует, как надо жить. Они ничего не знают о настоящей жизни, они не понимают, зарылись в свои древние бумажки и старые правила, – а диктуют!..

…Он заметил, что всё реже смотрит в фантастическое небо и всё чаще – на людей. Люди говорили разные вещи; они спрашивали и слушали. Слушали – но очень часто не слышали.

Он понял, что может спокойно рассказывать про свой мир – они не поверят, так как жизнь в довольстве разнежила их, и они стали глупыми. Древние ожившие архетипы, сначала говорил молодой док. Великолепно сфантазировано, верещали все. Его находили «оригиналом», «человеком тонкой душевной организации». Только один, кажется, услышал.

Впрочем, эти, на посту, у власти, всегда настороженные. Держатся за своё положение.

Горбоносый переселил его в отдельную камеру, где окна не было, и лично, заменив парнишку, стал провожать на процедуры. «Кружок» был закрыт.

Горбоносый не говорил с ним. Лишь однажды обмолвился, говоря о Мэрионе весёлому усатому врачу: «Человек из мира отщепенцев».

Он запомнил.

Ему носили разные местные книги и фильмы. Искусство было, конечно, прекрасным и высокоинтеллектуальным, но после третьей ленты ему стало скучно. Занудство, оптимизм с перебором, заумь, и обязательно всё заканчивалось словами вроде «и их труд стал основой счастья для десятков людей». Неудивительно, что его неуклюжие рассказы, полные приключений, нравились местным.

Он как раз читал одну из таких макулатур, когда в палату ворвался, странно сгорбившись, парнишка – бывший врач. Ему, насколько понял отщепенец, запретили общаться с пациентами и, кажется, самого принудительно лечили. Чем это может быть в местном исполнении, с их-то технологиями – житель другого мира предпочитал не думать.