Владимир Яценко - Пленники зимы

– "Правильной национальности"?

– А как же? Только Европа и никаких евреев или цыган…

Я был так шокирован, что сумел из себя выдавить только растерянное:

– Почему?

– Потому что мы спасаем свою европейскую цивилизацию, а Восток, Америка и недочеловеки пусть заботятся о себе сами.

– Расово здоровые люди? Этот бред довёл доктора Геббельса в сорок пятом до самоубийства.

– Причём тут Геббельс? – удивилась Калима. – Изобретателя расового здоровья завалили англичане в сорок втором.

Я немного подумал и решил отложить обострение, промолчал. Но для себя сделал вывод, что похищение светкиных детей и убийства, всё-таки, не совсем "самодеятельность исполнителей, буквально понявших приказ".

– А в чём, собственно, дело? – в её голосе удивление. – Всех не спасти – это точно. Думаю, кроме общего экстерьера, отбор можно было бы утяжелить какими-то дополнительными критериями. Живучесть, например. Времена наступят такие, что живым будет впору позавидовать мёртвым. Не хмурься! Не мы изобрели евгенику. К первым опытам по разведению рыцарей без страха и упрёка Европа отношения не имеет.

– А кто имеет?

– Островитяне, конечно. Как тебе любовная связь Утера Пендрагона с Игрейной?

– И давно Англия вышла из состава Европы? – равнодушно спросил я, но другая мысль показалась мне более важной. – А что они будут здесь делать?

– Кто? Утер с Игрейной?

– Нет. Колонисты, поселенцы, племенное человечество… как ты их там называешь.

В чём будет заключаться смысл их жизни здесь? Для чего?

– Ты меня удивляешь. А твой смысл жизни тебе известен?

Я промолчал: тут она меня "сделала", ничего не скажешь.

– Нет? Как же ты жил? Жизнь самодостаточна, ни в окультуривании, ни в стимуляции она не нуждается. Смысл жизни – в факте жизни.

– Но чем поселенцы будут здесь заниматься?

– Растениеводство и животноводство. Кажется, здесь всё кругом живое. Голод им не грозит. Внизу есть глина, песок, так что будут развиваться гончарные и кожевенные ремёсла. Наверняка племена будут делиться на верхние и нижние. А наиболее темпераментные, неуживчивые и живучие отправятся штурмовать горы, изводить монстров, искать проход на ту сторону и воевать друг с другом…

– Я не понял главного, Калима: если колонизации этой пещеры – средство, а спасение человечества – цель, то каким образом выжившие люди выберутся отсюда, когда льды отступят? И как они узнают, что ледниковый период кончился? Как они вообще могут покинуть пещеру, если этого не можем сделать мы?

– Какое отношение эти вопросы имеют к нам? – спросила Калима. – Мы не спасаем человечество, Максим. Мы только даём ему шанс. И ты сам ответил на свой вопрос.

Теперь им будет, о чём подумать: как определить окончание зимы, и как отсюда выбраться выжившим потомкам.

– Нет, Калима, – позабыв об ожогах, я покачал головой. – Целесообразность и красота. Уверен, что решение – рядом. Но только не в механическом переносе отобранных счастливчиков сюда, под лёд. Окружающий мир каждым атомом кричит о точном расчёте. Уверен: когда Творец создавал свой компьютер и машину к нему, он позаботился о механизме, который своевременно научит нас всем этим пользоваться.

– Что за компьютер, Максим? – Калима в недоумении. – Какая машина?

Я усмехнулся. Ничто так не радует, как нечаянное превосходство:

– Мы на поверхности этого компьютера, Калима. Разница между нами в том, что я видел эту штуку целиком, когда подлетал к ней снизу. Это очень большой, огромный супермозг! А ущелье, которым ты прошла, – гигантская машина. Думаю, не мешало бы разобраться, для чего они нужны. Думаю, сейчас это главное. Остальное приложится…

Кто-то скажет, что на вкус и цвет товарищей нет. А как по мне, насколько привлекательность относительна, настолько красота абсолютна. Калима столь легко и стремительно обходила стволы и единым движением перепрыгивала кустарник, что легко было забыть обо всём, и просто поддаться соблазну любоваться её движениями.

Вот только делать этого не следовало. За ней и над ней неслось косматое чудище – стоногий паук-гекатонхейер. Калима, в полном соответствии с разработанным планом, с разбегу нырнула в озеро, а я выскочил из-за своего укрытия, закричал и замахал руками, привлекая внимание монстра.

Сам-то он нам не был нужен. Мы охотились за Сетью, которая разлеглась где-то посередине между мной и озером, над которым чудовище на мгновенье застыло.

Впрочем, это мгновение мне не показалось чересчур длинным. Уяснив положение новой цели, чудовище забыло о нырнувшей Калиме, и рванулось в мою сторону.

Вот где было самое интересное. Если сейчас сеть его не схватит, то через минуту "паук" схватит меня. Плохо мне тогда будет. Быть может, даже съедят… …Впрочем, я попытаюсь добежать до следующего озера.

Но сеть не подвела: к верху рванулись белесые нити, вмиг прилипли к телу охотника, и над кустами показалась Она… С двадцати шагов зрелище было столь величественным, что я даже пропустил всплытие Калимы и заметил её присутствие, только когда она со стороны озера побежала к поднимающейся кверху Сети, раскручивая над собой крючья.

Я тоже побежал. Ей навстречу, и со своим набором крючьев. Первая пара зацепов прошла на удивление легко. Мы с Калимой закинули крючья по краям Сети, разбежались в разные стороны и концы тросов в несколько витков обернули вокруг стволов.

Именно в этот момент Сеть со своей жертвой грохнулись о грунт, поднимая тучи белесой, мелкой как пудра пыли. Я даже не обернулся. Сценарий охоты столько раз обсуждался, что смотреть было не на что. Я точно знал, что делает Калима, и занимался тем же: подтягивал свой канат.

Только когда он загудел струной, я ещё несколькими узлами закрепил его и позволил себе обернуться.

Да, пока всё шло нормально: Сеть, растянутая по диаметру, не могла удержать паука. Чудовище с большим трудом, но всё-таки отбивалось от двух свободных от наших пут полудуг, и вот-вот должно было вырваться на свободу.

Я увидел, как Калима снимает с плеча второй канат с крючьями, и сделал тоже самое. Теперь мы ждали, когда паук вырвется на свободу.

Канаты мы сплели из озёрных водорослей. Тех самых, что меня "лечили". Такая, вот, челвеческая "благодарность". Ещё влажными скрутили стебли, и, когда они высохли, получились четыре великолепных троса, длиной около десяти метров каждый. Крючья без спросу взяли у другого растения: накидывали верёвку на место, где лист соединялся со стволом, и просто тянули вниз и чуть в сторону. По-видимому, под каким-то углом стебли не гнулись, и листья обламывались с неприятным хрустом.

Уже отдельно от столба когти сжимались и разжимались несколько раз, потом успокаивались в растопыренном состоянии навсегда.