Т. Волшаник - Остановка на пути домой

А ведь это сравнение не он придумал. Так сказала про него Лина.

И почему это даже самые отвлеченные размышления, всегда наводили его на мысли о Лине? При том, что сама мысль о ней заставляла Рохана чувствовать какое-то неопределенное беспокойство.

Лина пришла в экипаж в этой экспедиции. Рохан с энтузиазмом относился ко всем новым людям в своей жизни, рассчитывая на новые товарищеские отношения. И, как правило, его ожидания оправдывались.

И Лина поначалу понравилась Рохану своей открытостью и проницательностью. Она быстро и органично освоила стиль общения в экипаже, что требовало хорошего чувства юмора, изрядной самоиронии и отличной реакции. У них спуску не давали никому, и от многих это требовало немалой работы над собой. Она прекрасно вписалась в коллектив. Она была привлекательна, что радовало Рохана, и при этом совершенно не в его вкусе, что радовало его еще больше – потому что в нее… не надо было влюбляться.

Как это ни странно, Рохана всегда радовало это состояние – невлюбленности. Оно позволяло ему общаться с девушками и получать удовольствие от этого общения, только в нем он мог ценить и их красоту, и ум, и обаяние. Стоило влюбиться, как становилось, не до этого. Он мучился собственным несовершенством, стремился к своим избранницам – и малодушно избегал встреч и общения, тушевался в компании и еще долго страдал, когда окончательно понимал, что ничего у них не получится. Да и что могло бы получиться – при таком-то поведении?

И Лина, казалось, полностью оправдывала его ожидания. Не пыталась никому понравиться, была со всеми дружелюбна, хоть и иронична и проницательна. Вот эта-то проницательность, во всяком случае, в отношении его самого, и начала беспокоить – да, что греха таить – просто пугать Рохана. Казалось, она могла видеть недоступные ему самому глубины его личности. Рохан убеждал себя, что бояться нечего, что как глубоко ни заглядывай, не найдешь, чего стоило бы стыдиться, – и стыдился неведомо чего, ощущая себя в ее присутствии хитрым плутом, выдающим себя совсем за другого и ежеминутно рискующим быть разоблаченным.

Рохан попробовал было присматриваться к отношениям Лины и других членов экипажа, пытаясь понять, не боятся ли и они разоблачения, но быстро заметил, что друзья воспринимают это внимание как-то не так и то и дело хитро улыбаются ему. Рохан бросил попытки, а в присутствии Лины ему ничего не оставалась, как держаться в тени, стараться оставаться незамеченным…

***

Сообщение Рохана получилось именно таким, какое, наверное, и хотел бы услышать командир. У экипажа проснулся исследовательский азарт и чувство долга – ничего иррационального. Нынешняя экспедиция оказалась на редкость будничной, оставила ощущение легкой неудовлетворенности, и так кстати возникшая загадка обещала компенсацию за нерастраченные силы и недополученную остроту ощущений. Теперь все пребывали в состоянии веселого возбуждения.

Сведений о планете было немного, это подогревало интерес. Все начали упражняться в сочинении версий, одна безумнее другой. Единственным, кто не разделял общих эмоций, был, как ни странно, командир. С того момента, как корабль взял курс на загадочную планету он ни разу даже словом не перемолвился с Роханом, и вопреки обыкновению почти целые дни проводил в своем кабинете. Казалось, его огорчало приближение к возможному осуществлению мечты всей его жизни.

Так или иначе, ждать оставалось недолго. Рохан и не заметил, как пролетели дни, и вот, войдя, как обычно, утром в рубку он увидел на экране-иллюминаторе небольшую точку, помеченную как цель их движения. Он довольно долго простоял тогда перед экраном, прекрасно понимая, что между тем, что было вчера, когда этой точки не было, и сегодня, когда она появилась, нет никакой разницы. Но его не оставляло ощущение, будто теперь они перешли какой-то незримый рубеж. Именно теперь – а не тогда, когда экипаж проголосовал за то, чтобы отклониться от курса и исследовать загадочную планету, и решение действительно было принято. Они взяли новый курс, и появление этой точки здесь на экране было лишь вопросом времени. Но тогда ее не было, а теперь…

Он был не одинок: за пару часов поглядеть на точку пришли все члены экипажа, и Рохан услышал фразу Лины: «Какую все-таки власть над человеком имеют символы». Но этот интерес был краток, желание посмотреть на планету, пока еще столь далекую, чтобы служить лишь символом самой себя, быстро улеглось.

Прошло еще несколько дней. Точка на экране росла, наливаясь яркими красками, а у Рохана начинало то и дело щемить в груди: эта планета все отчетливее напоминала Землю. Очевидного сходства не было, но избавиться от ощущения никак не удавалось. Почти половину поверхности от одного полюса до экватора занимал несомненный океан, лазурное поле, украшенное белыми кружевами атмосферных вихрей. Вдоль берега океана шла полоса интенсивно зеленого цвета, за ней начиналось сплошное темно-серое поле. Оно простиралось до другого полюса, в высоких широтах становилось почти черным, местами его покрывали белоснежные пятна. Единственное, что обращало на себя внимание сейчас, – крупный выход черных пород у другого полюса. Тени этих пород имели четкие геометрические очертания. Настолько четкие, что их можно было признать искусственными. Но можно было и не признавать. Природа способна создать самые неожиданные формы. Да и задумываться об этом сейчас было преждевременно.

Красочный шар рос в размерах и все чаще собирал перед экраном восторженную аудиторию. В один из таких сборов кто-то из экипажа провозгласил:

– Планета-Полосатик.

Конечно, рано или поздно это должно было случиться. Невозможно именовать планету, висящую перед тобой манящим разноцветным леденцом, бессмысленными цифрами стандартного обозначения. Рохан втайне даже сам пытался придумать ей название, но упражнения в словах не были его сильной стороной. Ребята, собираясь в кают-компании, тоже иногда начинали играть в имена, так ни на чем не останавливаясь. Несмотря на всю загадочность, у планеты не было достаточно выразительной особенности, чтобы могло возникнуть имя. И вот чем это закончилось… Рохан не любил нарочито детских самодельных названий, как, впрочем, не любил слащавой манеры разговора с детьми. Сам он в тех редких случаях, когда ему приходилось общаться с детьми, вел себя так же, как со взрослыми – он вообще вел себя одинаково со всеми, – чем неизменно завоевывал горячую симпатию ребенка и обычно впоследствии не знал, что с нею делать. К тому же, не было, на его взгляд, в планете ничего такого особенно полосатого, – но, как это часто бывает, значение сказанного оказалась не столь важным по сравнению с уверенностью говорящего. Никто не стал возражать, и ничего не сказав, собравшиеся тем самым признали за нелепым словом право на то, чтобы быть именем незнакомой планеты. Теперь же, как только слово было произнесено, это мгновение назад жуткое место, где два экипажа исчезли, не оставив следа, стало похожей на Землю планетой с таким домашним, малость глуповатым именем Полосатик. Люди дали ей имя и имя дало им право на нее.