Николай Грицай - Хронос

Опешив от такого поворота, Эмма все же принялась описывать все то, что описала полицейскому, а потом пустилась в еще более пространные рассуждения. Благо отче был не полицейским, скованным правилами и уставом, подгоняемый очередью и кипой дел. Он выслушивал все смиренно, даже делая пометки в блокноте, водя по экрану пальцем, будто рисуя.

Скорбящей матери, знающей, что потеряться в этом городе, еще хуже чем умереть, ведь при смерти хоть тело остается, такая разгрузка для души и нагрузка на свой речевой аппарат, помогли и она почувствовала себя легче. Еще совсем недавно она не могла и помыслить остаться сама в себе, со своими мыслями, а вот уже и облегчение. Ее ничуть не смутило обещание помощи от такого человека, что даже не выходил из здания участка, но от помощи она не отказалась.

– Простите, отче, – вмешался Сэм. – Не сочтите за наглость, но как вы можете помочь, если вы один, а Церковь так мала, количественно, и насколько я знаю, не пользуется никакими средствами… современными? Что вы делаете?

– Наша сила в наших братьях. А братья наши – это почти все население Метрополиса… – он оглянулся на Эсперсонов, – может и не все, но абсолютное большинство. И ведь не могут же все быть настолько заняты суетой этого города, быть слепыми, глухими и немыми к проблемам других, к увиденному глазами души, чтобы не заметить, не услышать, а затем рассказать нам, служителям! Сколько раз такой метод помогал! Тут не в количестве священников дело, а в количестве носителей идеи Церкви.

– Вот это правильно! – похвалил Сэм. – Честно говоря, по вашему виду сразу и не узнал бы, кто вы… Позже догадался.

– Внешний вид не главное, главное – во что одета душа! – заключил благосклонно Мюних. Вся сидящая слева от него братия тут же согласилась с ним. – А ее только одна одежда рядит – добродетель. С ней и спится крепче, и живется легче.

Пока отче Мюних словами успокаивал души страждущих, незаметно отправил описание пропавшего на сервер своей Церкви, находящейся за несколько мегакварталов от этого места. Увидев такое действо, Эсперсоны пришли в возбуждение, и проламывая точным ударом гордость, обратились к священнику.

– Скажите, отче, – начала Герда. Человеческие чувства стали просыпаться в ней и нетерпение взяло верх над дерзостью. – Можно ли и по нашему сыну попытать счастья?

– Можно не спрашивать! И ищут счастья только глупцы и алхимики, мы же действуем наверняка, – ответил Мюних. И достав блокнотик, опустошенный отправкой описаний Хиспа, принялся за составление описания Шерлока. Сконфуженные Эсперсоны отнеслись к заданию сверх строго, отчего язык их высох и они дали описание, больше похожее на портрет, описывая каждое свойство Шерлока и внешний вид с математической точностью и сухостью. В конце концов, получился самый настоящий портрет, взглянув на который, родители Шерлока вздохнули и подтвердив схожесть и желание участвовать, разрешили отправку данных на сервер, теснее прижимаясь друг к другу.

Еще через некоторое время, неизвестно какого исчисления, но кажется довольного длинного, особенно для ожидающих, участок почти опустел. Тут остались лишь работники и те, кому судьба пропавших была действительно близка. Когда стих гомон заявителей и прочих посещающих великолепное здание, наполнявших его и пространство под атриум, началась работа полицейских. Они бегали взад и вперед, натыкаясь на бродящих обеспокоенных людей.

Старик в плаще, привыкший к спартанским условиям, о которых не слышал в этом зале никто, кроме него самого, расстелил свой плащ у стеклянной опоры, ограждающий каждый этаж участка от глубокого атриума, улегся прямо у этого само ограждения, не собираясь покидать здание без получения подпитки в виде хоть каких-либо новостей. Такое безобразие попало в око камер наблюдения, отчего сражу же явились охранники и бесцеремонно растолкав ногами еще не спящего старика, велели ему убираться, ссылаясь на недопустимость такого поведения в общественном месте в котором, как казалось карательные полномочия подвешены прямо в воздухе. Но он отказался и собрав пожитки, сел на стулья и стал дремать уже здесь. Его преданность делу не могла не восхищать, особенно в таком почтенном возрасте.

Когда новые часы в холле показали на вечерний зависимый день, в коридорах и залах участка стало совсем тихо. Совсем недавно приходил измученный работой и усталостью Грин, рассказывая, что работа по поискам началась и что нужно еще подождать. Затем все опять стихло. Люди снова остались в тишине в которой с уверенностью мог чувствовать только их внутренний голос. Как обычно нашептывая бесполезные мерзости, он подстрекал к действиям и манил вперед.

– А ведь это все вы! – вдруг заключила Эмма, не оборачиваясь к «вражеской» паре иностранцев, – вы сманили Хиспа…

– Мы-то тут причем? – возмутился Якобс, поднимая голову с плеча жены также дремавшей, склонив голову.

– Ваш сын – вы и виноваты. Сам Шерлок признался, – слепок и ваше порождение. Вечные бредни в голове, раздутой формулами! Как можно издеваться так над ребенком, калеча раньше времени?

– Спешу напомнить что он сам выбрал свой путь, мы лишь содействуем, – немного отдохнув, Якобс готов был к дискуссии. – Запрещать – это все равно что поощрять, только вопреки своей собственной воле! И не хотелось бы вспоминать всуе, но не от вас сынок тоже сбежал? Потому как, кажется, речи о похищении не было?

От возмущения Эмма привстала и повернулась к обидчику. Однако ее начал успокаивать муж, а Эсперсонов с Митчеллами мирить священник. Этот поистине могучий человек бодрствовал уже долгое время, словно наплевав на повеления новых часов, и смены времен по ним. Ни разу не отлучившись от страдающих пар, он находился подле, и помогал чем мог, утешая.

– Будет вам, успокойтесь, – мирно проговорил Мюних. – Не зазывайте криком беды – почуяв свое, они являются. Они нам ни к чему, пусть лучше пребудут с нами умиротворение и покой, как залог удачного разрешения соединившего нас дела.

Он говорил внятно и зычно, хотя его высохшие тонкие губы почти не шевелились. Это обстоятельство заставляло Якобса к его пущему стыду смотреть в рот святому отцу, высматривая, откуда берутся слова.

«Уж не чревовещает ли он, шельма?» – проснулись бредни от усталости и голода у мистера Эсперсона перед самым началом зависимой ночи. Чертова негасимая ночь! Прогресс прогрессом, но спать то хочется тогда когда часы говорят день, а ночью хоть стихи сочиняй. Нет, определенно нужно все поменять. Возможно, даже обратно.

С каждым движением таблицы времен нового хронометра, отвращение к нему становилось все невыносимей. Каждый проход по дуге отбирал драгоценные мгновения у детей, решившихся на взрослый поступок. Две пары с абсолютно разными мировоззрениями сидели разделенные как стороны на войне святым отцом, самой Фортуне известно как выбравшим такое место. Они посматривали на новые часы кажется совершенно одинаково – с мольбой и надеждой. Но упрямым часам было все равно – им нечего и некого было бояться. За ними стояла новая религия и власть, стояли незримо деньги и большая выгода. Лишь будущего от них не ждал никто. О нем как будто по всеобщему безумию или халатности забыли, пренебрегая. Спесивые люди малодушно не принимали во внимание, что пусть и не все, но некоторая часть его, будущего, зависит от них настоящих и поступков. Как ни странно, но именно времени и не хватало для этого.