Андрей Хуснутдинов - «ДАНАЙЦЫ». Роман

– Отключить эту штуковину. Перезапустить, значит. – Я кивнул на монитор. – Все просто.

– Ты с ума сошел?

Я заглянул под пульт. Силовые кабели проходили по алюминиевой жиле в ножке пульта. Тут же, под ножкой, была прорезь щитка. Конечно, я отдавал себе отчет, что главный компьютер корабля – не персональная машина, которую можно обесточивать на ночь. Главный компьютер работал в реальном времени, под его контролем находились реальные системы, и обновлять между ними связь было то же самое, что пробовать приставить к туловищу отрубленную голову. Но у нас не оставалось другого способа восстановить управление. Мы должны были рискнуть. Рассматривая связку кабелей, я коротко разъяснил этот план Юлии. Она только развела руками.

– Хорошо, – сказал я и разъединил кабели.

Я ждал, что погаснет свет, отключатся двигатели или еще что-нибудь в этом роде, но погас только монитор. Выждав минуту, я соединил разъемы. Похоже – обошлось. Компьютер перезагружался. И только затем я почувствовал запах. Не запах горелой проводки, а какой-то живой, приторный запах. На мониторе появилась надпись: «Поиск и проверка систем».

– Чувствуешь? – спросил я.

– Это духи, – сказала Юлия.

– Твои?

– Я серьезно. – Она провела по вентиляционной решетке пальцами. – Куда ведет эта труба?

– Не знаю.

Компьютер выдал список необнаруженных и вышедших из строя систем. Среди необнаруженных значились: двигатели первых двух ступеней, радиопередатчик, передающая антенна, три секции аккумуляторов и какие-то резонансные серверы. Среди вышедших из строя: одна буферная батарея, радиостанция, внешние температурные датчики и стабилизатор киля (?). Впрочем, «мелочи» сии меня интересовали мало. Я ввел команду «остановить двигатели» и после секундной паузы, подавившись воздухом, взмыл над пультом.

Охнув, с расставленными руками, Юлия зависла под потолком и сказала мне:

– Перестань.

– Ура, – успел ответить я ей, и только – в ту же секунду огромным плоским молотом пол полетел на нас.

Я ударился спиной о подлокотник кресла так, что хрустнуло в пояснице. Первое время, не решаясь пошевелиться, я думал, что сломал себе позвоночник. Юлия успела сгруппироваться, ее приземление вышло удачней моего. И, по-видимому, ей тоже был слышен хруст, она поспешила мне на помощь. Но когда выяснилось, что хрустнула не поясница, а крепление подлокотника, заявила:

– Балбес. – С холодным бешенством она покусывала сломанный ноготь. – Неужели ты думаешь, тебе позволят перехватить управление?

– Кто? – спросил я.

– Никто.

– Что ты имеешь в виду?

– Что нас предали.

– Кто?

– Откуда мне знать! – закричала она.

Я недоуменно молчал.

– Есть что-нибудь попить? – спросила Юлия.

Я достал ей баночку сока из посадочного НЗ. Облив руки, она оставила сок и молча уставилась на стену. Я дал ей салфетку и сам отпил пару глотков.

– Ты же сам все видишь, – сказала она. – И если мы не ошиблись кораблем, то этот… этот готовился специально для нас.

– Я не пойму: что значит «предали»? Кто? – То есть, намекая на полковника, я уже плохо соображал. Сознание мое был контужено мыслями о скорой смерти. Однако могли ли такие мысли считаться мыслями? Подобно компьютеру после перезагрузки, я не обнаруживал в себе многих свойств – здравого рассудка в первую очередь, – а обнаруживал нечто задохшееся, мертвое, как будто шарил в пустом аквариуме…

– А куда всё провалилось? И где мы будем жить? Ты знаешь, сколько у нас остается кислорода? – спросила Юлия.

– Хорошо, – кивнул я. – А кто не позволит мне перехватить управление?

– А ты перехватил его?

– Тогда кому это все нужно?

– Нам, – усмехнулась Юлия.

– Руководству Проекта? – уточнил я.

– Вот-вот.

– Американцам?

Она замерла.

Тут, как водится, меня прорвало. Я стал объяснять ей нечто баснословно бестолковое – что это смешно и дико (что?), что не для того нас готовили, чтобы после первой же неполадки (ничего себе неполадка) мы распустили сопли и что вообще мы не оправдываем доверия.

Где-то на излете сей тирады я начал соображать, что оглядываюсь по сторонам, прицеливаюсь, куда бы удрать, что уже не столько говорю, сколько задыхаюсь.

В общем, я влез в скафандр и спустился в «спальню».

Подо мной лежала лоснящаяся туша тюка. На стенах и на потолке блестела вода. Еще надеясь, что Юлия окликнет меня, я бил по стенам металлическим обрезком. Затем в моих руках оказалась дисковая пила, и я взялся кромсать тюк. Из него, точно из вспоротого брюха, полезли намокшие поролоновые внутренности. Между поролоном проскальзывали сношенные армейские ботинки, слесарные инструменты, маслянистая ветошь и еще черт знает что. То и дело с диска сыпались искры, что-то наматывалось на ось, брызжа грязной водой. В конце концов я бросил пилу, подобрал кусок поролона и вскарабкался обратно в рубку.

Юлия вздрогнула, увидев меня.

– Знаю, что ты хочешь сказать! – Я швырнул перед ней поролон. – Они разворовали Проект! Замечательно! Но ты представляешь, как это возможно? Это все равно, что украсть Европу, океан! На нас направлены чуть не все станции слежения, и не только наши! Да и хорошо – можно купить своих, заставить их молчать, но подкупить остальных… Как, как это возможно, скажи?

Юлия, подобрав поролон, мяла его в пальцах. Я смолк. Мысль, что она что-то недоговаривает, уже преследовала меня неотступно. Впрочем, она всегда что-либо скрывала от меня. То, например, что с ее опустившимся Ромео они были любовниками более пяти лет.

Она еще о чем-то спрашивала меня, я что-то ей отвечал, а затем я вновь очутился на тюке, вернее, внутри него, окруженный шевелящимся хламьем, и кромсал его пилой до тех пор, пока среди жижи подо мной не показался рычаг крышки люка. Под шлемом пахло слюной, я чувствовал, какое у меня нездоровое дыхание. Я стоял на коленях перед люком и водил рукою по жиже. Ведь чего я ждал все эти годы? Пускай это покажется смешным и пошлым, но ждал я только того, что мы будем наедине друг с другом, что никто не сможет помешать нам. Вместо этого же получался какой-то чудовищный спектакль. Ее спившийся Ромео, быть может, оттого и беспокоил мое воображение, что мы были с ним не столько соперники, сколько товарищи по несчастью. Потому что в обоих случаях это была не любовь, а жалость к влюбленному (в моем случае к тому же и жалость с расчетом – лететь должен был я, а не Ромео, этим и вычислялись все мои преимущества). «Какая дрянь, дрянь», – шептал я с ненавистью.

Так выяснилось, что я держу маховик крышки люка и поворачиваю его. И жижа убывает и пузырится.

*

Внизу, под люком, горел свет. Первое, что мне бросилось в глаза, были чистые стены. «Чистые» – разумеется, с поправкой на то, что оставил на них пролившийся поток из «спальни».