Кейт Лаумер - ФАТА-МОРГАНА 1 (Фантастические рассказы и повести)

— Да, я убью тебя; ты опасен для моей цивилизации.

— А не поэтому ли другие цивилизации уничтожают исследователей?

Землянин не ответил, и за первым вопросом последовал второй:

— Какими же вы кажетесь обитателям других миров?

Каким же он кажется… Он совершает посадку, и деревья вокруг умирают. Он выходит из корабля, волоча оружие, способное уничтожить целый город. Он представляет собой страшную разрушительную силу, не доверяет никому и ничему.

И надеется на гостеприимство, дружбу и сотрудничество.

— Вот твои настоящий барьер, — заключил варн, — твои собственные подозрительность и недоверие. В каждом новом мире вы сами насаждаете их. А теперь ты хочешь установить барьер между нашими цивилизациями, хочешь убить меня и рекомендовать Совету Исследователей установить карантин для нашего мира и больше никогда не посылать к нам корабли.

Снова наступила тишина. Землянин обдумывал то, что варн сказал в самом начале: «Мы — очень старая раса». Варн мудро проанализировал случаи срыва Программы. Вместе с ним было бы легко налаживать контакты, делать новые открытия. На длинном-длинном пути Человек и Варн будут вместе.

Или они создадут Империю Варн? И если это случится, как он узнает?

Как узнает об этом кто-либо, кроме варнов?

Он снова направил бластер на варна, напрягся, отбрасывая нерешительность. Он знал: не убей он варна сейчас, им снова овладеет слабость.

— Риск слишком велик, — резко сказал он. — Мне нравятся твои слова о доверии и дружеских отношениях, но моя цивилизация не может верить словам.

Он уже давил на спуск, когда пришла последняя мысль варна: «Разреши сказать еще». Землянин ждал, чувствуя пальцем холодный металл спускового крючка.

— Ты ошибаешься. Мы хотели завоевать твое доверие, лететь с тобою вместе. Мы не хотели убивать твоего брата. Я говорил, что мы смотрим на звезды глазами диких животных. Тысячелетия в темных пещерах… А, все равно ты не поймешь!

Глаза варна смотрели на землянина и как бы сквозь него. Прекрасные, выразительные глаза, похожие на полированное золото.

— Варны — слепы!

Пер. с англ. С. Ирбисова и В. Беликовича

Электрические часы пробили дважды, и я вздрогнул, с трудом пытаясь разобраться в путанице своих хаотических мыслей. С некоторым удивлением я обнаружил, что сердце мое начало биться несколько быстрее. Я, покраснев, захлопнул книгу; это был изданный между двумя последними войнами сборник «Я и ты», древний запыленный фолиант, чтение которого меня сильно увлекло, потому что тема его представлялась мне весьма реальной. И я, конечно, заметил, что смущаюсь не только из-за книги, но также из-за дня и часа: сейчас была пятница, двадцать седьмое апреля 1982 года и я, как обычно, ожидал свою ассистентку Флоранс Лорье.

Все это смутило меня сверх всякой меры. Я считал себя абсолютно свободомыслящим: но когда влюбляешься впервые, всякое свободомыслие испаряется; однако мы должны проявлять сдержанность, оказавшись лицом к лицу с представительницей слабого пола. Все же после того, как первоначальный испуг прошел, я нашел ему прочные обоснования — и еще нашел множество оправданий для этих оснований.

Представлять себе ученого, завоевавшего всеобщий авторитет, особенно женщину, этакой бумажной крысой — предвзятое мнение. Теперь женщины, занимающиеся наукой, обычно бывают талантливее мужчин, а в некоторых профессиях, где внешность играет определенную роль, среди них бывают и весьма симпатичные. Однако, если рассматривать эту проблему более основательно, можно достаточно быстро установить, что красивая женщина-математик встречается не реже, чем умная звезда телевидения. Причем женщин-математиков гораздо больше, чем звезд телевидения. Во всяком случае, с практиканткой мне повезло. И хотя до сегодняшнего дня она не пробуждала в моей душе никаких непочтительных желаний, надо быть объективным я, естественно, заметил, что моя ученица обладает известной привлекательностью. Этим и объяснялись теперешние мои возбуждение и смущение…

Она пришла, как обычно, в два часа пять минут.

— Вы выглядите очаровательно, — сказал я, сам удивляясь своей смелости.

На Флоранс был плотно облегающий тело лабораторный халат из нежно-зеленой материи с муаровым блеском, очень простого покроя и все же необычайно подчеркивающий ее привлекательность.

— Он вам понравился, Боб? — она имела в виду халат.

— Очень понравился.

Я вовсе не считаю, что подобная тема достойна обсуждения, даже если речь идет о лабораторном халате. И, однако, хоть это и может вызвать недоумение, я осмелюсь признать, что меня не шокирует даже женщина в пиджаке.

— Я восхищена, — шутливо ответила Флоранс.

Хотя я старше Флоранс лет на десять, она утверждала, что мы ровесники. Из-за этого наши отношения отличались от обычных отношений учителя и ученицы. Конечно, я могу сбрить бороду и коротко подстричь волосы, чтобы быть похожим на ученых добрых старых сороковых годов, но она уверяет меня, что в моей внешности есть что-то женственное и это отнюдь не придает мне внешней респектабельности.

— Как дела с агрегатом? — спросила она.

Она намекала на довольно деликатную проблему, связанную с электроникой, которую я, к своему огромному удовлетворению, разрешил сегодня утром.

— Я закончил его, — сказал я.

— Браво. Агрегат действует?

— Я узнаю об этом завтра, — ответил я. — В пятницу утром я закончу его внешние детали.

Она заколебалась, опустив глаза. Ничто не могло смутить меня сильнее, чем вид обиженной женщины, и она это знала.

— Боб… я хочу вас кое о чем попросить.

Я почувствовал себя неуютно. Женщина не должна разыгрывать в присутствии мужчины такую очаровательную дурочку. Ей же богу, не должна.

— Скажите мне, наконец, что представляет из себя агрегат, над которым вы работаете? — настаивала она.

Теперь я рассердился на нее.

— Послушайте, Флоранс, ведь это секретное задание.

Она положила свою руку на мою.

— Боб, даже самая последняя уборщица в этой лаборатории знает о всех ее тайнах столько же, сколько… сколько, ага… лучший шпион с Антареса.

Наше радио в течение последней недели систематически потчевало слушателей песенками из «Великого герцога с Антареса», фантастической оперетты Франсиса Лопеса. Что касается меня, я чувствую-отвращение к такого рода легкой музыке. Я люблю классиков: Шенберга, Дюка Эллингтона, или Винсенто Скотто.

— Боб, я прошу вас, расскажите мне! Мне так хочется знать, над чем вы работаете…

Я снова ответил отрицательно.