София Протосовицкая - Избранные. Мистический детектив

Потому и ошиблась.

И тут я вспоминаю, что еще не заглянула в тетрадь. Меня ждет сюрприз: красное сердечко, а под ним – выведенные знакомым мне старательным почерком слова.

Ты в моём сердце

Я в твоём сердце

Только вместо слова «сердце» – маленькое сердечко.

Что это – валентинка? Признание в любви? Утешительный приз? Или очередная подсказка? Может быть, намек на то, что Диана и Андрей теперь соединились в любви и покое? Даже смерть их была похожа – от удушья.

Мне не сидится дома, на душе беспокойно и муторно. Не могу себе представить, что после всего случившегося Яна, как ни в чём не бывало, ходит в школу. Наверняка она дома, если только её не забрали сотрудники опеки. Я решаю прогуляться и проверить, а если повезет – то и поговорить с Яной.

И снова, как в прошлый раз, застываю в нерешительности перед домом, который меня пугает. В окне за тюлевой занавеской мелькает женская фигура. Дверь распахивается, на крыльцо выходит женщина лет сорока. У нее приятные черты лица, опухшие слезящиеся глаза, губы скорбно сжаты. Изображение начинает двоиться, сквозь видимое проступает скрытое. Приступ головокружения заставляет меня схватиться за косяк. Я слегка смещаю фокус зрения, так что на женщину смотрит теперь мой левый глаз. И вижу другое: не лицо, а неподвижную, лишённую любого человеческого выражения маску, вместо глаз – дыры, в которых зияет мёртвая, чёрная пустота.

– Вам кого? – спрашивает маска, не раскрывая рта.

– А Яна дома? Можно с ней поговорить?

– А вы кто?

– Я… просто знакомая.

– Что-то я вас раньше не видела.

Двоение резко прекращается. Я снова смотрю в тусклые слезящиеся глаза женщины.

– Яны здесь нет. И не будет. Не приходите больше.

Голос её равнодушен, лицо лишено выражения. Приёмная мать Яны пытается захлопнуть

дверь перед моим носом, но я придерживаю её рукой.

– А где она? С ней всё в порядке? Скажите, где я могу её найти, и я уйду и больше не буду вас беспокоить.

Женщина размышляет секунду и говорит брезгливо:

– Она в областной больнице. В психиатрии.

Дверь захлопывается. Я спускаюсь с крыльца и стою, растерянно уставившись на дверь. В голове пусто. В глаза бросается серая краска на двери – совсем свежая. Такой же краской покрыты рамы и резные наличники. Я достаю из сумки тетрадь, нахожу рисунок дома, сравниваю, и в голове щёлкает: я нашла этот дом.

– Вам нужно еще раз поговорить с Яной.

– Что, опять? Что на этот раз?

Ершов отвечает нетерпеливо и раздражённо, в трубке слышатся посторонние голоса.

– Я думаю, что она соврала. Она виделась с Дианой в день ее смерти. Диана была у неё дома.

Пауза.

– Это снова одно из ваших… озарений?

– Ну… да.

Раздражённый вздох.

– Слушайте, мне сейчас не до этого. Тут ребята в комнате Андрея нашли много всего интересного. Думаю, это он убил Диану. Все сходится.

Он рассказывает мне о найденных наркотиках и курительных смесях. О стихах в компьютере: все сплошь про сатану, агонию и смерть. О прощальной записке, которую можно толковать как признание.

– Но зачем ему было убивать свою девушку?

– А кто его знает. Может, поссорились. Парень повёрнут на смерти и сатанизме. Почитали бы вы его стишки…

– А что было в прощальной записке?

– Точно не помню, там по-английски. Типа, мы убиваем тех, кого любим.

– «Кто трус – поцелуем, кто смелый – ножом, но мы все убиваем тех кого любим». Оскар Уайльд.

– Чего? Слушайте, извините, мне сейчас правда некогда.

– Понятно.

– Всего хорошего. Вы нам очень помогли, – добавляет он торопливо, прежде чем отключиться, и я понимаю, что в моей помощи больше не нуждаются. Похоже, расследование для Ершова закончилось.

А моё продолжается. Оно похоже на постоянный спуск, погружение на самое дно кошмара.

Кирпичные корпуса дореволюционной постройки разбросаны без всякой системы: застывшие во времени, почти величественные в своей обветшалости. На всех дверях – замки, на всех окнах – решётки, и нигде ни вывесок, ни указателей. Я прохожу мимо двухэтажного здания без номера, обнесённого высоким забором с колючей проволокой. За корпусом номер тридцать один следует корпус восемь, затем три и одиннадцать. Мне нужен девятый. Я могла бы проблуждать здесь много часов, если бы я не знала дорогу. Я помню, где находится девятый корпус. Несмотря на все попытки забыть.

Это место кишит призраками и нечистью всех мастей. Они скалятся с зарешеченных мутных стёкол, выглядывают из-за колючей проволоки, высовываются из круглых чердачных окон. Я прикрываю ладонью левый глаз, чтобы не видеть их.

В корпусе номер девять, открытом для посещений, густая вонь ударяет в нос. Яростная, незабываемая смесь запахов мочи, экскрементов, хлорки и немытых тел. Я едва пересиливаю желание уткнуться носом в рукав и броситься вон, на свежий воздух, бежать от этого места сломя голову.

Нам разрешают поговорить в столовой, которая в это время пустует. Без косметики Яна выглядит моложе и беззащитней. Когда она видит меня, на ее лице не отражается ничего. Она садится напротив меня за стол, накрытый клеёнчатой скатертью, и когда она наклоняется, в разрезе больничного халата блестит тоненькая цепочка.

– Здравствуй, Яна. Как ты себя чувствуешь?

Глупый вопрос. Уж мне ли не знать, как ты себя чувствуешь.

– Здесь плохо. Я хочу домой. У вас нет сигарет?

– Сигарет нет. Посмотри-ка, что я тебе принесла.

Я достаю подарок – купленную по пути мягкую игрушку. Взгляд девочки оживляется.

– Ой, обожаю овчарок. Как вы узнали?

– Просто увидела и подумала, что тебе понравится.

– Спасибо!

Она берёт игрушку и прижимает к груди, отчего начинает еще больше походить на ребёнка.

– В прошлый раз мы не успели толком поговорить. Я журналистка, пишу статью про Диану, помнишь?

Яна кивает. Я совершенно спокойна и сосредоточена, вся моя нервозность испарилась. Я ловлю её взгляд, цепляюсь, начинаю погружение.

– Диана была твоей лучшей подругой. У вас, наверно, не было секретов друг от друга?

– Мы были как сёстры. У нас даже был свой язык, который никто кроме нас не понимал. Я скучаю, мне так плохо…

– Ты рассказала ей про твои… отношения с отцом?

– Да, только ей одной. Она поклялась никому не говорить.

Я начинаю видеть, пока ещё плохо: будто разглядываю фотографии плохого качества сквозь мутное стекло. Вижу двух девочек на высоком берегу реки, обе с косичками; они сидят рядышком, тесно прижавшись и соприкасаясь головами.

Те же девочки, уже постарше, одетые в похожие розовые курточки и розовые кеды идут по обочине дороги, взявшись за руки, пытаются тормознуть попутку. Одна из них показывает средний палец вслед проносящемуся мимо автомобилю.