Василий Лягоскин - Каменный гость. Пятая книга о Серой Мышке

– Точнее, служительницы, – поправила она себя, с некоторым удовольствием следя за ловко семенящими меж столиками гейшами.

Одну из них она узнала даже со спины; узнала к собственному изумлению. Ведь она считала, что Мика не пережила того вечера, когда Серая Мышка попала в мышеловку – слишком уж убедительно выглядели кровоточащие раны на ее груди. Но вот она плывет по проходу, и у Натальи не возникло никакого желания окликнуть ее. А вот немного размяться, утрясти и уложить «поудобнее» в желудке те яства, что уже успела оценить… И еще – позабавить, а заодно и озадачить «зрителей», что ждали, быть может, от нее вот такой выходки. Зрителей, присутствие которых она ощущала чувством, названия которому не было ни в русском, ни в японском языках.

В качестве жертв она выбрала одну из компаний, которые уже достаточно вызывающе шумели в двух кабинках. И, если в одной из них развязно выкрикивали что-то пьяными голосами молодые японцы (что уже само по себе было удивительным), то во второй кто-то громко распекал собеседника на чистом русском языке. И голос этот был хорошо знаком Мышке; она слышала его недавно в самолете, в рейсе «Москва-Токио».

– Ага, – поняла она, – депутат все-таки добрался до настоящих гейш. Ну и как они тебе?

Последний вопрос, хоть и не предназначался до ушей соотечественника, потому что прозвучал чуть слышно, скрывал в себе изрядную долю издевки. Мышка, на собственном примере изучившая особенности поведения истинных гейш, знала, что максимум, что мог получить от Мики Николай Степанович – это чашку чая своеобразного вкуса… ну, еще утонченную беседу на незнакомом ему языке. Означенная гейша как раз семенила мимо этой кабинки с одухотворенным лицом (словно продолжала с кем-то какую-то беседу о вечных истинах); толстая ручища вдруг протянулась сквозь приоткрытую декоративную дверцу, и онемевшая от неожиданности женщина одним могучим рывком влетела в «отдельный кабинет». Но – надо отдать ей должное – не заверещала в ужасе; даже не пискнула. Вот так же когда-то она молча терпела посягательства двух американских солдат на собственную честь и не знавшее мужских ласк тело. Тогда агент три нуля один вовремя подоспела на выручку. И теперь уже готова была встать с места, и неторопливо войти в соседнюю кабину – в тот самый момент, когда твердыня женской добродетели уже будет готова поддаться жаркому нетерпению иноземца. Наталья даже чуть пожалела, что именно русским придется отведать ее «праведный гнев». Вот эта заминка и позволила вмешаться в конфликт, рожденный избытком выпитого саке, и раздраженностью российского парламентария, другим «Робин Гудам». Та самая компания японских молодчиков, в которых горячительного, скорее всего, плескалось не меньше, выскочила из собственного мирка, окруженного тростниковыми циновками, и столпилась у входа в мир, где Мика уже начала невнятно подвывать.

Первый из широкоплечих парней, шагнувших внутрь, вылетел обратно не соображающей ничего тушкой. Опытный глаз Мышки отметил, и как обильно разлетается по сторонам темно-красная юшка из размазанного по лицу носа, и как и без того узкие глаза закатились совсем, и, наконец, как руки, не управляемые отключившимся мозгом, хватаются за то, что подвернулось в них – за хлипкие тростниковые стенки. Мгновение – и, даже раньше, чем храбрый японец влетел в кабинку через проход, снеся еще одну стену – Наталья действительно увидела своих попутчиков по рейсу. Она еще и погордиться успела – народный депутат сейчас задвинул за широкую спину и помощника, и полураздетую Мику, и теперь противостоял десятку противников один. И не дрогнул, когда японцы полезли на него все вместе.

Крупина опять остановилась. Она не была любительницей вот таких зрелищ – яростных, кровавых, но вполне безобидных, если не пускать в ход особо подлых приемов. Ну, или подручных средств. Сейчас же решала, на чьей стороне – добра или зла – выступить. И еще – где оно тут, добро; и где зло? Потому что японская сторона, поначалу такая героическая и справедливая, позволила себе первой применить недозволенные средства. Парни отлетели от Николая Степановича, как шавки от матерого медведя. Русский вроде как даже победно взревел, отправляя в полет последнего из молодых узкоглазых противников. Этот последний и вытащил откуда-то пистолет, матово блеснувший в неярких огнях зала. Выстрел действительно прозвучал; в потолок, потому что мгновением раньше в битву вступила агент три нуля один. Пистолет уже был в ее руках; им она и принялась охаживать банду юных Робин Гудов, стараясь причинить как можно меньше повреждений, и как можно больше боли. Ну и видимых оцепеневшим от ужаса посетителям ресторана «страшных ран»; потеков крови, рваных в клочья рубах, и… Она остановилась, задержав руку с зажатым в ней пистолетом, чья мушка уже готова была провести рваную кровавую полосу по очередной обнаженной груди, с которой на нее скалился дракон.

– Ага, – злорадно расхохоталась она прямо в лицо объятого ужасом парня, – славные воины клана Тамагучи!

После этих слов на правильном японском языке замерли все – даже русские. А Мышка, которая узнала-таки в жалких остатках японского воинства несколько знакомых лиц – видела их в старинной родовой усадьбе клана – усмехнулась еще страшней. А потом – необъяснимо и ужасно – стала меняться лицом. Сквозь вполне милую мордашку европейской туристки стало проглядывать лицо мертвеца – Генриха, бывшего палача клана. Его слова – отрывистые, резкие, поносящие и смыслом, и фразами, какие не принято произносить в приличном обществе, особенно японском – заставили парней броситься врассыпную; многих – из того положения, в каком они застали «драконов». На четвереньках, из низкого старта, а кое-кто чуть ли не ползком, они исчезли из ресторана быстрее, чем в проходе появились крепкие фигуры «прикрытия» – именно так Наталья назвала неприметных и лицами, и фигурами мужчин, в которых только опытный взгляд мог отметить грацию опытных бойцов.

На лице лишь одного из них она смогла прочесть чуть заметную досаду. Это, скорее всего, был старший команды, надзирающей за Мышкой, и она мысленно поаплодировала ему – слежка была организована виртуозно; ни одно из пяти человеческих чувств не смогло бы распознать ее. Знал ли этот японец, несомненно, обладатель достаточно высокого дана в искусстве убивать себе подобных, об иных чувствах, подвластных немногим посвященным? Догадывался – точно; потому что чуть поклонился Наталье с видимым уважением, а потом повернулся к подступившему с опаской распорядителю ресторана. Мышка оставила их разбираться, улаживать инцидент, а сама повернулась к Николаю Степановичу.