Василий Лягоскин - Каменный гость. Пятая книга о Серой Мышке

– А не выпить ли нам по случаю полной и окончательной победы над врагом? – воскликнула она, подмигнув скорее Мике, которая по-прежнему пряталась за спиной русского депутата, – или у тебя до сих пор сердечко пошаливает?

У депутата отвисла челюсть – эта тетка, только что лихо мочившая япошек, и поливавшая их… явно не стихами, на их родном языке, сейчас так же уверенно бросала в его лицо русские слова. Он медленно перевел взгляд с лица Натальи на ее руку, в которой по-прежнему был зажат пистолет.

– Это?! – у Мышки еще не до конца пропало желание похулиганить, – сейчас отдам.

Но сначала она подняла оружие дулом кверху, и нажала на курок – раз, и второй, и третий… пока негромко и обиженно не щелкнул боек. Мика ойкнула, и опять нырнула за широкую спину, а Николай Степанович подпрыгнул на месте; достаточно высоко для своей комплекции. Невозмутимым в зале оставался разве что старший из «зрителей», в ладонь которого Наталья и сунула разряженный пистолет. Она еще и подмигнула администратору, который ошалелыми глазами наблюдал за разорением подведомственного хозяйства. Японец от этого жеста аж позеленел; он явно представил себе, что разгром сейчас продолжится.

Но Мышке и он, и боец с пистолетом в руке был уже неинтересен. Она уже выполнила одну часть плана, поставленного перед собой – дала противнику возможность увериться, что у нее, у суперагента, тоже есть слабости – вот такие вспышки ярости, необходимость залить безысходность… хотя бы настоящей русской водкой!…

Утром следующего дня Наталья проснулась в собственном номере. Голова не болела, хотя она честно не пропускала ни одного тоста; так же ответственно, в свою очередь, провозглашала свои, все более пафосные и нескромные. До дверей номера ее буквально дотащил тот самый боец, точнее, начальник бойцов, несомненно, ответственный за ее безопасность. И Мышка немало позабавилась, а больше порадовалась, когда разглядела в глазах этого опытного агента пренебрежение, а потом и откровенное презрение. Этот враг решил, что Наталья сдалась, полностью капитулировала, хотя и не призналась пока в этом – ни себе, ни своим новым хозяевам.

– Вот и чудненько, – фиксировал кто-то очень внимательный внутри агента три нуля один, в то время, как Наталья громко, не попадая в такт, пыталась петь похабную песенку, переводя ее с русского языка на японский, – так и напиши в своем рапорте, милый.

С последним словом она похлопала бойца по щеке, и оттолкнула его. А в следующее мгновение дверь номера громко захлопнулась перед носом сопровождающего Мышку мужчины. Мысль о том, чтобы продолжить «игру», запустить его в номер, и… Нет, ей хватило картинки, в которой хохочущий и довольный собой и таким интересным вечером Николай Степанович уводил куда-то раскрасневшуюся и хихикавшую Мику. Она искренне пожелала им еще более веселого продолжения, и выбросила и эту картинку, и пожелание из головы. Тело само машинально выполняло привычные процедуры – душ, одежда, покрывало на кровати… Организм так же автоматически очищал себя от ударной дозы алкоголя – такому полезному умению тоже учили на подмосковной базе Комитета госбезопасности…

Утром этот «автомат» продолжил свою работу. Наталья завтракала, заказывала билет, вызывала такси, гордо, с пренебрежением шествовала мимо обслуги отеля, «забыв» про оплату, чаевые – про все, с чем милостиво и безмолвно разрешила разобраться полковнику Кобаяси. Одновременно она монотонно перебирала варианты спасения, начиная от простейших, и заканчивая ожиданием чуда. Последнее пришло в голову, потому что самолет вез ее в земли, облюбованные пророками, в страну трех религий. И хотя она так до конца и не приняла сердцем Израиль, не прочувствовала себя на Святой земле своей, именно здесь она надеялась найти ответ на, казалось бы, неразрешимые вопросы.

– Тем более, что до третьего ноября осталось всего три недели…

Этот отпуск ничем не отличался от отдыха тысяч обычных туристов. Разве что деньги она могла не экономить. Но что-то в ней все же проклюнулось, наверное, от дочерей Израилевых. Мышка сняла достаточно скромный номер на первой линии Тель-Авива, с окнами, выходящими на Средиземное море. Она проводила на пляже большую часть дня. Солнце, в конце октября ласковое, не обжигающее своими лучами, в какое-то мгновение напомнило ей об острове Зеленой лагуне. Именно тогда Наталья уверилась, что выход найдется, и отключила продолжавший работать «автомат». Она даже приказала себе «не замечать» вполне еврейского вида физиономии, которые умело вели ее от отеля на пляж, потом по длинной набережной – до Яффы и до одного из бесчисленных рыбных кафешек, которые за эти недели она отыскала все; даже самые непрезентабельные.

А третьего ноября, так же «забыв», что уже с утра надо было начинать отвечать сорок первый день рождения, она стояла у дверей собственного дома в Бат-Яме.

– Нет, – она даже чуть покачала головой, нажимая на кнопку звонка, – это не мой дом. Он чужой; выстроен на чужие деньги, без души, без тепла.

Она шагнула в двери, и замерла от радости.

– Все-таки один подарок на день рождения я получила, – чуть не вскричала она, прижимая к себе сухонькую фигурку Инессы Яковлевны.

Она постаралась не заметить смущение старушки, ее виноватого взгляда. Потому что видела за всем этим настоящую материнскую любовь, которую не могли сдерживать глаза Инессы Яковлевны, ее неподдельную радость. Увы – в большой столовой, куда ее привела семенящая рядом домоправительница, ни Николаев, старшего и младшего, ни Лидии не было. За столом сидел лишь Соломон, изобразивший искреннюю радость при виде гостьи. Да – именно в этом качестве и ощущала себя сейчас Наталья. Ей нестерпимо захотелось стереть эту самодовольную улыбку со старческого лица; если не кулаком, так безжалостными словами. Например, повернувшись к Инессе Яковлевне, и спросив ее: «А помните ли вы, как спаслась, одна из всей семьи, еврейская девочка Инесса, когда в Одессе заживо горели почти все ее родные и знакомые? И знаете ли вы, кто поднес спичку к пустым пороховым складам, пусть не своею рукой. Вот он – оберлейтенант СС, зверь в человеческом обличье!».

Соломон прочел этот выкрик в глазах Натальи; ответил ей тоже безмолвно – ставшим пустым и одновременно мертвенно-страшным взглядом:

– И это говоришь ты, палач ужасного кагебе?! Женщина, на руках которой кровь десятков, если не стен людей?

Наталья такого отпора не побоялась; она пожалела сейчас старушку, у которой, быть может, не оставалось в мире никого из близких, кроме нее, Мышки, и… Соломона.

Старый еврей молча кивнул, соглашаясь не впутывать домоправительницу в эту войну, и опять расцвел улыбкой.