Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима

Где нам искать профессора Одинца-Левкина?

В азиатских солончаках, наверное. Или в безымянных захоронениях Колымы.

Личные планы сержанта Дронова, несомненно, были связаны с Корой, но он зависел от нее. По крайней мере, в сегодняшней встрече он был ведомым. И тетрадь раскрывалась в основном на тех местах, которые он много раз перечитывал.

Ежов Николай Иванович. Генеральный комиссар госбезопасности. С 14 лет трудился на различных заводах, имея за плечами начальное образование .

Партия знала, кого призывать в первую очередь. Но мне-то это зачем?

В годы гражданской войны – военный комиссар ряда красноармейских частей, с 1922 года – секретарь Семипалатинского губкома, Казахского краевого комитета партии. Членам ЦК ВКП(б) Н. И. Ежова представил старый большевик И. М. Москвин. «Идеальный работник», – сказал он. И уточнил: «Даже не работник, а исполнитель! Порученное Ежову можно не проверять. Он всегда сделает как надо» .

Уу .

Такие мои дела.

В середине прошлого года я стал бывать в московской квартире профессора Одинца-Левкина, вернувшегося из экспедиции в Азию. Профессор вовсю собирал средства для продолжения путешествия. У него бывали разные люди: например, писатель-еврей Бабель, в очках, нехорошо шутил, некоторые экономисты из Госплана – молодые, но все с постами не ниже начальников отделов. Занимался ли профессор гипнозом – не знаю, но однажды он взял мою руку и заявил: «Сейчас вы будете ощущать руку скелета». Но в скелет не превратился. Особенное внимание хочу обратить на гражданина Колушкина, из образованных. Гражданин Колушкин интересовался открытиями профессора в области доисторической культуры. Отрекомендовался сотрудником крепкого советского учреждения, но не раз выражал неодобрение порядкам, мешающим его выезду из страны. Гражданин Колушкин не раз при мне говорил профессору, что если уедет с ним в Монголию, то легко доберется до Японии. А там у него богатые родственники с прежних времен. Там он может привлечь для научных исследований большие капиталы. Не знаю, что ответил гражданину Колушкину профессор, но скрытую контрреволюцию я сердцем чую.

Как говорил покойный Гомер.

Про дочь профессора говорят, что она очень медиумична и прекрасно гадает по картам. На спиритических сеансах ее присутствие считается необходимым. Там проводятся опыты психометрии: чтение мыслей, отгадывание предметов, передача геометрических фигур, магнетизация. Еще занимаются вызовом духов и предсказыванием разных нелепиц — например, смерть тов. Сталина от руки случайной роковой женщины. Еще там так говорят, что когда умом постигнешь весь механизм мироздания, то поймешь управляющие им непреложные железные законы эволюции, а значит, уйдет в сторону даже сама мысль о каком-то насильственном изменении вечных законов. Друзья профессора убеждены, что Запад и белая раса приходят к логическому концу, а на их смену на мировой арене выступает Восток, то есть желтая раса. Что бы ни предпринимали против этого народы Западной Европы и Америки, ничто не может задержать колесо истории, точно так же, как смешны все усилия помешать пятиконечной звезде занять место креста. Недаром в индусских пророчествах эпоха, идущая вслед за Крестом, отмечена Пятиконечной Звездой. Но я лично считаю, что приглашать к профессору все новых и новых лиц, ищущих знаний, значит обманывать их, ибо я сам за полтора года научился только гимнастике, что, пожалуй, в мои годы и излишне.

Я знал, что сержант и Кора придут.

Но пришла только Кора. Вечером.

В светлом прямоугольнике открытых дверей она смотрелась как в раме. Выбивающиеся из-под беретки волосы, синее, конечно, длинное платье с белым воротничком. Вот она – студентка-вечерница, любит жить, часто смеется, танцует «Рио-Риту». Но глаза Коры смотрели холодно:

– Хотите погулять?

– Мне можно выходить отсюда?

– А почему нет? Почему вы спрашиваете?

– Дверь заперта. Наверное, охраняется.

– Ах, это!

Она отмахнулась от моих слов, как от досадной мелочи.

Но в коридоре действительно зияла голая электрическая лампочка, вокруг кособокой деревянной табуретки валялись раздавленные папиросные окурки. Меня все-таки караулили. Каким-то черным ходом, оплетенным вьюнком, по узкой лестнице, мы спустились в глинистый двор, обнесенный сплошной каменной стеной. Витиеватые завитушки колючей проволоки торчали здесь и там. Умершие кактусы. У запертого гаража стояли три полуторки. Такие машины я видел только в старых книжках.

– Хочу вас предупредить. – Кора приостановилась. – Хочу вас предупредить, что заговаривать со встречными не следует. – И заученно сунула ключ в скважину.

Металлическая дверца отворилась – тяжело, но без скрипа. Дохнуло машинным маслом, сладким запахом листвы, влажной травы, чего-то подгоревшего.

Я оглянулся, за нами никто не шел.

Булыжная мостовая. Редкие фонари. Кусты сирени.

О чем он думает? Голубая эмка стояла у деревянной террасы кафе или чайной, не знаю, очень уж простецкий вид имело заведение. Неужели он ничего не может узнать? Что ему мешает? Представления не имею, что я мог или должен был узнать. Хоть что-то, хоть какую-то деталь . Кора неотрывно думала о чем-то тревожившем ее, даже пугавшем. Окна открыты, на деревянных полках – жестяные коробки с фамильным чаем. Зачем он притворяется? Но я не притворялся. Не надо мне было этого. Я впервые видел незнакомую улицу, незнакомую чайную. Потом в глаза бросилась тоненькая зеленая лиственница. Наверное, меня привезли на самую окраину города, потому что на загазованных улицах лиственницы быстро гибнут.

Среди зеленых иголок черные шишечки – обожженные адским огнем чётки.

Все было открыто, все далеко просматривалось. Правда, перспектива улицы показалась мне искаженной. Клубы пара, освещенные и темные окна, свистнул где-то паровоз – чух-чух-чух, пха-пха-пха. За рабочим клубом, украшенным красным флагом с буквами Р. С. Ф. С. Р., проходила железнодорожная линия. В глубине террасы (кафе все же, не чайная) стучали тарелки, оптимистично выла труба. Каждый молод сейчас в нашей юной прекрасной стране. Два озабоченных китайца в дешевых хлопчатобумажных рубашках и в таких же штанах, непомерно широких, как шаровары, обогнали нас. Все думают, что китайцев в мире чуть ли не полтора миллиарда. На самом деле их меньше, гораздо меньше. Тысяч двести, не больше. Остальные – пиратские копии.

На деревянной террасе три раскрасневшихся чела пили водку. Который в косоворотке, выбритый, свежий, напористо спрашивал: «Вот ты скажи, скажи! Китай, он далеко от нашей конторы?» А который в пиджаке, с растрепанной шевелюрой, со слезящимися глазами, пьяно упирался локтями в края деревянного столика: «И скажу, скажу! Недалеко, думаю. Вот так!»