Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима

– Кого они пасут?

Догадался . Она покачала головой.

– Вашего брата? Я правильно понял?

– Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом, – дрогнувшим голосом произнесла Кора. Ума не приложу, почему она думала обо мне так беспощадно.

Троица на террасе прикончила второй графинчик.

«А ты на рынок загляни! Ты загляни, загляни на рынок!»

«Да чего там заглядывать? Чего я там не видел? Все то же самое!»

«А ты загляни, загляни, паразит. Ты загляни, сам увидишь. Там куры – как куры. Я на таких курах за зиму пять кило набрал».

«Ну, ты крепкий культурник!»

– Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом, – с ненавистью повторила Кора.

В ее голосе звучала безнадежность. Она не верила мне. Ее знобило. «Надо брать венские булочки, а к ним черный чай непременно с сахаром». Плетеные стулья под алкашами поскрипывали. Мысли Коры занимал свет в окне. Сволочь! Сволочь!

Я ни в чем не винил ее.

Мифы и реальность часто не совпадают.

В реальной жизни древние греки раз в год везли на Крит самых красивых девушек – в жертву кровожадному Минотавру. До острова далеко. Пока плыли, выпивалось море вина. На открытых палубах происходило такое, что по прибытии в страшный порт девушки сами требовали вина и продолжения банкета, а перепуганный Минотавр забивался в самый дальний уголок своего дворца и злобно мычал: «Здесь Лабиринт, а не блядский двор!» Сравните с мифами. Разница бросается в глаза, правда?

Водочка в графинчике убывала.

Прихрамывающий чел подал незаметный знак парочке на скамье.

Парочка напряглась. Не влюбленные это были, а два мордастых придурка, играющих свою игру. Один незаметно кивнул прихрамывающему и развернул газету.

«Смотри. Снова выборы в академию».

«Ну и что?» – буркнул второй.

«Где их столько берут?»

«Кого?»

«Академиков этих».

Он близоруко поднес газету к глазам:

– «В числе избранных – три крупных специалиста в различных областях механики. – Мне показалось, он рассчитывал, что Кора и я его услышим. – Доктор математических наук Н. И. Мусхелишвили известен как создатель советской школы теории упругости, имеющей большое прикладное значение». Это хорошо, – несколько фальшиво одобрил он, не отрываясь от текста. Он точно хотел, чтобы мы с Корой его услышали. – «Тов. Мусхелишвили – председатель Грузинского филиала Академии наук, депутат Верховного Совета СССР». Достойные, достойные граждане. «Доктор физико-математических наук Н. Д. Папалекси – крупный авторитет по вопросам теоретической и экспериментальной радиотехники. Доктор технических наук М. В. Шулейкин – по радиосвязи. Доктор физико-математических наук В. П. Линник – по оптической технике».

– Ты погоди, – насторожился второй. – Граждане-то они граждане, но фамилии. Ты что, не чуешь?

Первый не ответил.

Бубнил, не отрываясь:

– «Депутат Верховного Совета СССР Е. М. Ярославский является автором ряда исследований по истории революционного движения в России. Доктор исторических наук, депутат Верховного Совета Грузинской республики, орденоносец И. А. Джавахишвили – один из крупнейших знатоков истории Грузии, Армении и Ближнего Востока. Доктор философских наук Я. А. Манандян – даровитый ученый, специалист по истории Армении древних и средних веков. Доктор философских наук М. Б. Митин плодотворно работает в области истории философии и диалектического материализма». Мы гордиться должны такими.

– А мы гордимся.

Я вдруг уловил мысли чела.

Звали его Павел. Павел Григорьевич.

Он уже пожалел о своем замечании насчет имен.

Сверху – там все знают. Ненужные имена в список не попадут.

– «Академик В. П. Никитин входит в высшее научное учреждение нашей страны с фундаментальными книгами, с оригинальными теоретическими исследованиями. Его знают многие профессора, многие студенты. На учебниках В. П. Никитина вырастают советские специалисты-электросварщики». Вот какие у нас люди, – с гордостью укорил себя Павел Григорьевич. – «Торжественное молчание установилось в зале академических собраний. Вдумчиво слушают старые академики краткую повесть научной жизни новых товарищей. Звучит имя Владимира Николаевича Образцова. У него есть книги, у него много научных книг, но с академиком Образцовым входит в стены Академии живой, ритмический шум железнодорожного транспорта. Старая, цеховая наука пренебрежительно относилась к технике. Она не понимала, какую ценность для теоретической мысли, для теоретических обобщений представляет железнодорожное движение с его гигантским размахом, с множеством научных проблем».

Закинув голову, Кора смотрела на освещенное окно.

Вьющиеся волосы, светлая беретка, синее платье с белым воротничком.

Ах, Рио-Рита! Свет в окне горел. В этом было много печали. Даже для одинокой студентки-вечерницы. Ничто не прерывается. На террасе говорливая троица заказала новую бутылку ликера.

Я изумился:

– Кора, это же коллекционная бутылка!

– Ну и что? – Она холодно повела плечом. – У нас все принадлежит простым людям.

– Но это бенедиктин! Там на бутылке выдавлено: Datur omnibus mori .

– Как такое перевести?

– Все смертны .

Кора промолчала.

Бог правды . Теперь она снова обратилась к Богу, и снова Бог был для нее только фигурой речи. Древняя Азия. Междуречье. Бог Шамаш. Случись такое сейчас, бог Шамаш носил бы галифе и сапоги, как сержант Дронов. Она умирала от ненависти. Неужели он ничего не узнает? Она думала обо мне. Неужели все зря и свет в окне погаснет? Не может быть, чтобы все казалось ему чужим. Должен же он вспомнить что-то! Официант в кафе. У него две судимости, но он из социально близких. Выпускник Сорбонны, враг, да. Но они помнят...

Что-то тем временем изменилось.

Прихрамывающий и его напарник поднялись на террасу.

В глубине террасы продолжали танцевать. Обреченно мелькали тени. Ах, Рио-Рита! Танцевали как во сне. Как заколдованные. Отмечая такт музыки почти неуловимым покачиванием плеча, Кора молча смотрела на окно третьего этажа. Только под утро . Свет в окне горел. Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом.

В руках пьяной троицы появились документы.

– Вы отпустите их?

Я изумленно посмотрел на Кору.

Отпущу их? Я? У него мозгов нет . Кора снова уставилась на окно.

Может, не сегодня. У нее тяжело билось сердце, мысли наплывали урывками.

У нас тут как на кладбище, только все живые . Кора в отчаянии смотрела на освещенное окно, а я смотрел на нее. Свет фонарей ронял на людей мягкие двусмысленные пятна. Не мир, а букет чудесных алгебраических загадок. Вы отпустите их? Неужели она спросила это всерьез? Неужели не понимает? Мир устойчив потому, что стоит на плотве. Киты давно сдохли. Нет китов. Они лежат на дне океана, кости занесло илом, а мир как стоял, так и стоит на грандиозном облаке плотной мельтешащей плотвы: на наших мелочных желаниях, на наших неизлечимых привычках. Выпить пивка, сгонять в шашки. Кому я могу помочь? Кого я могу остановить? Мы видели, как прихрамывающий и его напарник увели всю троицу. Взвыла труба, хлопнула пробка от шампанского. Оставшаяся плотва праздновала спасение. Прямо на глазах у них кого-то заглотала акула, но ведь они живы!