Роджер Желязны - Девять принцев Амбера

Волшебная сила все еще была здесь, в руках великого Дворкина, потому что вскоре маяк начал казаться мне таким же реальным, как и камера. Затем он стал единственной реальностью, а камера — всего лишь Отражением за моей спиной. Я услышал плеск волн, почувствовал тепло солнца. Я сделал шаг вперед, но нога моя коснулась не огня.

Я стоял на песчаном скалистом уступе маленького острова под названием Кабра, на котором располагался большой серый маяк, освещавший водный путь по ночам для кораблей Амбера. Амбер находился сорока милями дальше, за моим левым плечом.

Я больше не был узником.

Я пошел к маяку и взобрался по каменным ступеням, ведущим к двери его западного входа. Дверь была высокой, широкой и водонепроницаемой. К тому же она была заперта. Позади меня, ярдах в трехстах, находилась небольшая бухта. В ней были привязаны две лодки. Одна — обычная, весельная, другая — легкий парусник с каютой. Они мягко покачивались на волнах, и на них светило яркое красивое солнце. Я остановился ненадолго и посмотрел на них. Прошло так много времени с тех пор, как я видел что-нибудь подобное, что эта обычная картина показалась мне фантастической, и я с трудом подавил рыдание, готовое вырваться у меня из груди. Я отвернулся и постучал в дверь.

После того, как, по моим расчетам, прошло много времени, я снова постучал.

В конце концов я услышал изнутри какуюто возню, а потом дверь распахнулась, заскрипев на ржавых петлях.

Жупен — хранитель маяка — смотрел на меня, как бы изучая, налитыми кровью глазами, и изо рта у него пахло виски. Он был около пяти с половиной футов росту, но такой сгорбленный, что напоминал мне Дворкина. Борода у него была такой же длины, как у меня, поэтому, естественно, казалась длиней, и она была пепельно-серого цвета, если не считать нескольких желтых пятен у самых пересохших губ. Кожа у него была такая же пористая, как у кожуры апельсина, а ветер и солнце так обветрили ее и обожгли, что она напоминала приятный цвет старинной мебели красного дерева. Как и большинство людей, которые плохо слышат, он говорил громким голосом.

— Кто вы? Что вам нужно? — спросил он.

Если я был настолько неузнаваем в своем теперешнем состоянии, то я решил, что не будет никакого вреда, если я сохраню свое инкогнито как можно дольше.

— Я — путешественник с юга, и совсем недавно потерпел кораблекрушение, — сказал я. — Много дней меня носило по волнам; мне повезло, и я ухватился за большой кусок дерева, и меня вынесло сюда, на этот берег. Я проспал на берегу все утро. Совсем недавно я пришел в сознание и нашел в себе достаточно сил, чтобы встать и подойти к этому маяку.

Он сделал шаг вперед и взял меня за руку. Второй рукой он обнял меня за плечи.

— Входи, входи же. И обопрись на меня. Ну, ничего, ничего, все обойдется. Пойдем со мной.

Он привел меня в свои комнаты, в которых, на удивление, царил страшный беспорядок. Они были завалены старыми книгами и всевозможными навигационными приборами. Он сам не очень-то твердо держался на ногах, поэтому я старался наваливаться на него не очень сильно, только достаточно для того, чтобы поддержать его в убеждении, что я полностью истощен. С этой же целью я с трудом оперся о косяк двери. Он подвел меня к своей койке, предложил мне прилечь и ушел запереть дверь и приготовить мне что-нибудь поесть.

Я снял ботинки, но ноги у меня были настолько грязные, что я опять их одел. Если бы я действительно долго плавал в море, я никогда не был бы таким грязным. Мне не хотелось, чтобы он так быстро уличил меня во лжи, поэтому я натянул на себя одеяло и с удовольствием откинулся на постели.

Жупен быстро вернулся с кружкой воды и кружкой пива, большим куском говядины и толстым куском хлеба, положенными на деревянный поднос. Одним взмахом руки он скинул с маленького столика все, что на нем лежало, а потом ногой подвинул его к кровати. Потом он поставил на него поднос и велел мне угощаться.

Я не заставил себя упрашивать. Я набил себя до самого горла. Я пожирал пищу. Я съел все, что только попалось мне на глаза. Я выпил обе кружки. Затем я почувствовал, что смертельно устал. Жупен кивнул головой, когда увидел, что у меня смыкаются веки, и сказал, чтобы я спал. Я сразу уснул.

Когда я проснулся, наступила ночь, и я почувствовал себя значительно лучше, чем за много-много недель. Я встал, прошел по помещению и вышел наружу. Было холодновато, но небо было кристалльно чистым, и на нем, казалось, горели миллионы звезд. На вершине башни вспыхнул огонь, бросив отсветы мне в спину, потом потух, потом снова вспыхнул, а затем потух. Вода была холодной, но я должен был привести себя в порядок. Я тщательно вымылся, постирал одежду и выжал ее. Я занимался этим около часа. Затем я вернулся на маяк, повесил одежду на спинку старого стула, чтобы она высохла, забрался под одеяло и опять уснул.

Наутро, когда я проснулся, Жупен уже был на ногах. Он приготовил мне огромный завтрак, и я поступил с ним так же, как и с ужином. Затем я одолжил у него бритву, зеркало, ножницы и, как сумел, побрился и подстриг себе волосы. Потом я опять выкупался, и когда я одел на себя свою чистую, крепкую от соли одежду, я почти почувствовал себя человеком.

Когда я вернулся с моря, Жупен уставился на меня и сказал:

— Что-то ты кажешься мне знакомым, парень.

Я пожал плечами.

— Расскажи мне о своем кораблекрушении.

Я рассказал. Да, но как! С какими подробностями! Я не упустил даже того трагического момента, когда с треском сломалась и рухнула на палубу грот-мачта. Он потрепал меня по плечу и налил виски. Потом он дал закурить мне сигарету и держал огонь, пока она не загорелась.

— Отдыхай здесь спокойно, — сказал он мне. — Я свезу тебя на берег, когда захочешь, или посигналю проходящему кораблю, если он будет тебе знаком.

Я воспользовался его гостеприимством. Пока не мог поступить иначе. Я ел его пищу и пил его виски, и взял у него чистую рубашку, которая была ему слишком велика. Она принадлежала его другу, который утонул в море.

Я оставался с ним три месяца и постепенно набрался сил. Я, конечно, помогал ему, чем мог — следил по ночам за маяком, когда он бывал слишком пьян, убирал все комнаты в доме, даже выкрасил две из них и заменил оконные переплеты — и вместе с ним смотрел на море, когда бывали штормы.

Как я выяснил, он совсем не интересовался политикой. Ему было безразлично, кто правил в Амбере. Насколько он судил, все мы, все до единого, были разгильдяи. Пока он мог обслуживать свой маяк, есть хорошую пищу и пить вкусное вино, а также составлять морские карты так, чтобы ему никто не мешал, ему было просто наплевать, что при этом происходит на берегу. Он нравился мне все больше и больше, а так как я тоже кое-что знал о старых морских картах, мы проводили много вечеров, внося в них исправления. Много лет тому назад я отпавился в путешествие на корабле далеко на север, и я составил для него новую карту, основанную на том, что я лично помнил. Это, казалось, доставило ему огромное удовольствие, так же, как и мое описание тех вод.