Роберт Силверберг - Всемогущий атом (сборник)

— Там бы и оставался. Здесь нет нужды в Наблюдателях.

— Где можно отметиться?

Хлыщеватый парнишка показал на экран в углу. Я подошел и положил на него пальцы, дождался вопроса и сказал свое имя, которое Наблюдатель имеет право говорить только другому Наблюдателю и только в гостинице. Экран засветился, и человек с выпученными глазами, с эмблемой Наблюдателя на правой, а не на левой руке, что свидетельствовало о его высоком положении в союзе, повторил мое имя и сказал:

— Тебе следовало бы разузнать все получше, прежде, чем идти в Роум.

Гостиница переполнена.

— Я ищу лишь крова и работы.

— Человек с твоим чувством юмора должен входить в союз Клоунов, сказал он.

— Я не вижу тут ничего смешного.

— Согласно законам, принятым большинством голосов на нашей последней сессии, гостиница не обязана принимать новых постояльцев, если не имеет такой возможности. Мы не имеем такой возможности. Всего хорошего, дружище.

Я был ошеломлен.

— Я ничего не знаю о таком ограничении! Это невозможно! Чтобы союз вышвыривал своего члена из собственной гостиницы… когда он является с оббитыми ногами, еле живой от усталости, человека моих лет, пришедшего из Эгапта по Межконтинентальному Мосту, голодного, чужого в этом городе…

— Почему ты сперва не связался с нами?

— Мне и в голову не пришло, что это необходимо.

— Новые ограничения…

— Разве может Воля допускать такие ограничения? — закричал я. — Я требую права! Вышвыривать на улицу того, кто Наблюдал, еще до того, как вы родились…

— Потише, братец, потише.

— Но у вас же есть какой-нибудь угол, где я могу спать… и объедки, чтобы накормить меня…

Голос мой из угрожающего перешел в умоляющий, и лицо его смягчилось, из равнодушного в сочувствующее.

— У нас нет места, нет еды. Теперь настали тяжелые времена для нашего союза, сам знаешь. Ходят разговоры, что нас вовсе распустят, как бесполезную роскошь, как прореху в кармане Воли. Мы очень ограничены в своих возможностях. В Роум все прибывают Наблюдатели, у нас сейчас очень скудный рацион, и если мы пустим тебя, рацион станет еще скудное.

— Но куда же мне идти? Что делать?

— Мой совет, — произнес он тихо, — проси милости у принца Роума.

Я сказал об этом Гормону, когда вышел, и тот, хохоча так, что морщинки на его впалых щеках налились кровью, словно рубцы, повторил:

— Милости Принца Роума… Милости Принца Роума…

— Таков обычай: те, кому не повезло, всегда просят покровительства у местного законодателя, — холодно произнес я.

— Принц Роума не знает, что такое милость, — сказал мне Гормон. — Принц Роума отрежет тебе руку или ногу, чтобы ты не помер с голоду.

— Может, — вмешалась Эвлюэлла, — мы попробуем найти гостиницу Летателей? Там нас накормят.

— Только не Гормона, — возразил я. — А мы должны думать друг о друге.

— Мы можем вынести ему еды, — сказала она.

— Лучше сперва отыщем дворец, — предложил я. — Пусть нам объяснят наше положение, а потом сообразим, как нам жить дальше.

Она, соглашаясь, кивнула, и мы отправились ко дворцу Принца Роума, к возвышающемуся на том берегу рассекающей город реки массивному зданию, выходящему на колоссальную площадь, окруженную колоннами. На площади нас сразу же обступили попрошайки всех сортов. Некоторые были даже не землянами. Ко мне бросился некто с клейкими усиками и сморщенным безносым лицом и принялся выпрашивать милостыню, пока Гормон не оттолкнул его, а через минуту еще одно существо, такое же странное, как и первое, — его кожа была покрыта люминесцирующими язвами, а конечности усеяны глазами, приникло к моим коленям и стало именем Воли умолять меня о милостыни.

— Я всего лишь бедный Наблюдатель, — сказал я и указал на тележку, и сам пришел сюда за милостью.

Но существо не уходило, рыдало, неразборчиво перечисляло все свои несчастья, и в конце концов, к огромному неудовольствию Гормона, я бросил несколько пищевых таблеток в похожую на полку сумку, висевшую у него на груди. Потом мы направились к дверям дворца. У портика нам предстало еще более неприятное зрелище: искалеченный Летатель. Хилые конечности вывернуты, одно крыло полуоторвано и короче обычного, другого крыла вовсе нет. Летатель обратился к Эвлюэлле, называя ее чужим именем и увлажняя ее туфельки такими крупными слезами, что там, где они падали, мех слипался и темнел.

— Поручись за меня в гостинице, — взмолился он. — Они выгнали меня потому, что я калека. Но если ты поручишься за меня…

Эвлюэлла объяснила, что она ничего не может сделать, потому что не живет в этой гостинице, но искалеченный Летатель не хотел отпускать ее.

Тогда Гормон с величайшей осторожностью поднял его, словно мешок сухих костей (чем он, собственно, и был), и поставил в сторонку. Мы поднялись по ступеням и оказались лицом к лицу с тройкой вежливых Ньютеров, которые спросили нас о наших намерениях и направили к следующему барьеру, за которыми стояли двое высоких Указателей. Они в унисон велели нам остановиться.

— Мы просим аудиенции, — сказал я. — Мы просим милости Принца.

— Аудиенция была четыре дня назад, — сказал Указатель справа. — Мы запишем вашу просьбу на ролик.

— Нам негде спать! — не выдержала Эвлюэлла. — Мы голодны! Мы…

Я одернул ее. Гормон тем временем залез в зев своего кошеля.

В его руке сверкнуло что-то яркое: кусочки золота, вечного металла, с оттисками бородатых лиц с ястребиными носами. Он нашел их, роясь в развалинах. Вначале бросил монету Указателю, который не пускал нас. Тот поймал ее на лету, провел пальцем по сверкающему аверсу, и монета исчезла в складках его одежды. Второй Указатель терпеливо ждал. Гормон, засмеявшись, бросил и ему.

— Может, — сказал я, подвернется какая-нибудь специальная аудиенция?

— Может, и подвернется, — ответил один из Указателей. — Проходите.

Мы прошли во дворец и остановились в огромном резонирующем пространстве, глядя на центральный проход, ведущий к окруженной защитой тронному залу в апсиде. Здесь было еще больше нищих — привилегированных, с переходящими по наследству грамотами — и толпы Пилигримов, Связистов, Летописцев, Музыкантов, Писцов и Указателей. Я слышал невнятные молитвы; я чувствовал запах ладана. Я ощущал колебания подземных гонгов. В прошлые циклы это здание было молитвенным домом одной из старейших религий христианства (как мне сказал Гормон, заставив меня опять подозревать, что он — Летописец, переодетый Измененным), и оно до сих пор сохраняло некоторую святость, хотя и использовалось сейчас в качестве резиденции роумского правительства. Но как же нам попасть к Принцу?

Я увидел слева маленькую узорчатую часовенку, к которой тянулась очередь преуспевающих Торговцев и Землевладельцев. Приглядевшись, я заметил три черепа над информационным устройством — знак хранилищ памяти а рядом дородного Писца. Сказав Гормону и Эвлюэлле, чтобы они подождали, я стал в очередь.