Генри Олди - Живущий в последний раз

— И правильно бы сделал, — Удав поскреб зудящий бок. — Ты, бабник, умом поскрипи — это ж Грольн Льняной голос, он проклятый, на его лее не то что тебе, рукосую, — никому играть нельзя, на себя проклятье переймет, понял?!.

— Какой еще проклятый? — не понял Слюнь. — Варком кусаный, что ли?..

— Сам ты кусаный, — присвистнул Удав, — да не за то место… Был Гро мужик как мужик, ты еще пеленки мочил, а он песни пел да на дело бегал, а то, бывало, чего новенького склепает и продает в кабаке — по монете за строчку… Мы со смеху дохли, да и он тогда еще губы растягивать не разучился. А потом его на турнир словотрепов затащили, в замок, что ли… Ну, и он им там выдал — про пророка какого-то замшелого, как в ученики к нему варк влез и все добру учился. Днем, значит, в гробу квасится, а ночью добру учится. Полежит-полежит — и на проповедь, отощал совсем, а как панцирники взяли пророка за седалище, чтоб знал, где и чего — так варк к учителю кинулся, чтоб поцелуем к Вечности приобщить и от мук избавить. Только не потянул он, чтоб за раз все браслеты надеть, да и стража оттащила… Как там Гро пел, сейчас… "и достался, как шакал, в добычу набежавшим яростным собакам." Или бешеным собакам, забыл уже. В общем, вставили пророку, ученички деру дали, а варк разнесчастный в Бездну их, Голодные глаза где, кинулся.

Все так слезой и умылись, а Гро встал и ушел, и приза не взял, а после пропал у него голос. Мыкался, бедняга, и по скитам ходил, и ночами в места темные лазил, вернуть голос, а там хоть дождь не иди… И вернул, только молчит все больше, когда не поет. Знающие люди говорили — проклятый он, и нет ему смерти, ни первой, ни последней, пока петь может. Вот тогда-то они с Веромом и сошлись…

А ты лей его хватаешь, Слюнь обсосанный…

— Сам ты, — начал было вспухать притихший Слюнь, но осекся, глядя на приближающегося незнакомца в широкой накидке с капюшоном. Удав, не оборачиваясь, пододвинул ногой увесистую кирку и огляделся вокруг.

— Острой лопаты, — кинул незнакомец. — Где хозяин, мужики?

— Который? — заикнулся было Слюнь, глянул на одобрительно кивнувшего Удава и уже уверенно закончил: — Мы сами себе хозяева.

— Который? — протянул незнакомец. — Как его, Вером, что ли?..

— Занят, — бросил Удав.

— Занят, значит, — улыбнулся гость. — Ну ничего, подождем, разговор есть к Его Занятости…

Удав поглядел на провал, где часом ранее скрылся Арельо, и ничего не ответил.

…Когда я очнулся, было два часа ночи. Я лежал на диване в крайне неудобной позе; шея затекла и болела. Голова немного кружилась, и во всем теле была ленивая гулкая слабость, как после высокой температуры. И это еще называется "с меньшей затратой энергии"! Экстрасенс чертов, знахарь доморощенный!..

Я с усилием сел. Генриха Константиновича в комнате не было, а на столе у дивана лежала записка, в отличие от меня, устроившаяся вполне комфортабельно и явно гордящаяся аккуратным, почти каллиграфическим почерком:

"Молодой человек, после сеанса вы соблаговолили уснуть, и я не стал вмешиваться в ваши отношения с Морфеем. Дверь я запер, спите спокойно, дорогой товарищ. После сеанса вы можете себя неважно чувствовать поначалу такое бывает, потом организм адаптируется и привыкнет. Зайду завтра вечером, если вы захотите — проведем еще один сеанс.

Ваш Г.К."

Ночь я проспал, как убитый — и наутро самочувствие действительно улучшилось. Я пошел бриться, проклиная свою нежную, как у мамы, кожу стоит на тренировке почесать вспотевшее тело, как потом три дня все интересуются девочкой с кошачьим характером или наоборот. Вот и сейчас, вся шея исцарапана, и воистину "мучение адово", да еще «Спутником» недельной давности!..

На работе все время клонило в сон, и я чуть не перепутал кассеты во время выдачи, но вовремя заметил. Раньше со мной такого не случалось. Надо будет сегодня воздержаться от сеанса. Хотя в этих "выходах в астрал" есть нечто такое… притягательное, что ли? Как наркотик. Попробовал — и тянет продолжать. Ладно, посмотрим…

15 мая. Только что звонил Серый. Нашу бывшую одноклассницу Таню Пилипчук нашли мертвой возле дома. Как раз после того дня рождения. Говорят, сердечный приступ. Это в двадцать семь лет… А у нее дочка, муж-кандидат… Надо будет на похороны съездить, неудобно. Куплю гвоздик каких и…

…За дверью была Бездна, и Бездна была — живая!

Мириады глаз — распахнутых, жаждущих, зовущих; беззвучный крик плавился, распадался в подмигивающей бесконечности, и пена ресниц дрожала на горящем, накатывающемся валу тянущихся зрачков. "Ты — наш!" — смеялась бесконечность, — "Ты — мой! Мой…" — взывал каждый взгляд, — "Ты, ты, ты — дай…"

В последнее мгновенье Арельо Вером откачнулся от края пропасти и всем телом навалился на горячий камень двери, поддавшейся на удивление легко. Он стоял, отрешенно глядя в слюдяные блестки пористого, бурого сланца; дрожь, глухая дрожь медленно затихала в глубине его естества, и безумие сворачивалось в клубок под набрякшими веками.

— Теперь я понимаю, — пробормотал Вером. — Бедняга Су… Они не успели взять его тело, но разум… Разума он лишился.

Шлепанье бегущих ног растоптало тишину подземелий, и спустя некоторое время из-за поворота вылетел спешащий Гро. Лей звонко хлопал его по бедру, и свежий рубец кровоточил на испачканном, искаженном отчаянием лице. Увидя Арельо, он замедлил шаги и вскинул растопыренную ладонь, тыча ею вверх.

— Этого следовало бы ожидать, — покачал головой Вером. — Что Слюнь?

Гро ударил ладонью по ляжке.

— Удрал, паскуда! — скривился Вером. — А Удав? Что с Вяленым?

Гро молча отвернулся.

— Как же ты так, трехпалый?.. — прошептал Вером, бессмысленно потирая запястья. — Как же ты так… Пошли, Грольн, пошли… Наверх. Поминать…

Тяжкий рокот прокатился под сводами, и потолок галереи осел сплошной стеной каменных глыб. Кошачьей судорогой Гро бросил тело к Верому, и крайняя плита застыла локтях в трех от каблука его замшевого сапога.

Факелы дрогнули и погасли. Некоторое время царила полная тишина, только слышно было, как где-то с шелестом осыпается песок.

Вером наклонился, подобрал упавший факел, ища кремень, который всегда носил с собой; и застыл с согнутой спиной, не смея повернуться.

Шелест. Шелест осыпающегося песка.

— Не надо. Здесь и так светло. Здравствуй, человек Вером.

Арельо выпрямился и разжал пальцы. Факел вновь упал, и Гро уселся на песок у ног Верома, перебирая струны своего лея.