Сергей Палий - Изнанка

Кажется, он еще не решил, кто изнанник, а кто – человек.

Валера ударил наверняка, не обращая внимания на боль, пронзившую искалеченные ладони. Воздух в камере дрогнул, сгустившись возле его рук.

Вместе с бомжом испарились нары, смрадная ветошь и часть стены...

Таусонский пребывал в бешенстве. В тихом офицерском неистовстве... Они с Петровским и Аракеляном уже больше трех часов ждали возле турникетов на Таганской запропастившегося куда-то Рысцова. Передумали всякое: мало ли что могло случиться с этим обалдуем в новом эсе – непонятном, озелененном, кардинально изменившемся...

– Может, С-визор у него сломан? – осторожно предположил Альберт Агабекович, ежась от прохладного сквознячка.

– Я ему череп сломаю, – злобно набычив широкий лоб, пообещал Павел Сергеевич. – Не ожидал, что так подведет, скотина! Ведь под погонами раньше ходил, должен же ответственность осознавать, так-сяк! – Он помолчал. – А С-визоры мы сто раз перепроверяли...

Андрон лишь неопределенно покачал головой и передернул мощными плечами. В вестибюле станции действительно было зябко. Снизу тянуло прогорклым, сырым воздухом, и летняя кофейного оттенка рубашечка не согревала абсолютно. Босые ноги в легких сандалиях тоже мерзли. Правильно, подобный прикид рассчитан на то, чтобы по солнечным улицам бродить, а не торчать в мрачном желудке заброшенной станции.

«Таганская» была нелюдима. Да что там говорить – пустынна, если такое слово уместно в данном случае. Вокруг валялись опрокинутые лотки, по углам ветерок рассортировал обрывки старых газет и прочей макулатуры, дверь с трафаретной надписью «Милиция и СКС» подгнивающей пластиной лежала посреди вестибюля, снятая с петель. Турникеты замерли, сомкнув резиновые челюсти в мертвой хватке; эскалаторы застыли, на рифленых ступенях и перекрученных поручнях осела пыль, а их железные внутренности, препарированные какими-то особенно жестокими и безбашенными вандалами, были разбросаны возле будочки контролера. Большая часть колбообразных ламп была разбита, но осколков, как ни странно, поблизости не было видно. А плафоны уцелевших светильников оказались почему-то не стеклянными, а пластмассовыми. Аракелян, обнюхавший в первые полчаса ожидания все вокруг, сделал удивительный вывод: здесь вообще не наблюдалось стекла...

Рысцов появился неожиданно. Ворвался в вестибюль и, подслеповато щурясь в полумраке, огляделся. Взъерошенный, затравленный и в то же время какой-то страшновато злой. Облаченный в светло-коричневую хламиду и... тапочки... Глаза его поблескивали сосредоточенно и колко.

– Никто не догадался смастерить факелы? – спросил он вместо приветствия или извинений за опоздание. – Я спички раздобыл и спирт.

У Таусонского от ярости даже дыхание на несколько секунд перехватило – ну и бесстыжий стервец, так-сяк! Опозданец!..

– Это хорошо, что горючее достал, – ответил Аракелян Рысцову. – Я приготовил несколько болванок, но не знал, чем пропитать. Давай зажигай.

– Вниз, – резко скомандовал Валера. – По ходу запалим.

Андрон лишь хищно выгнул бровь, потирая замерзшие ручищи, а Павел Сергеевич наконец обрел дар речи:

– Ты где шлялся, контра мохнатая?! Я ж урою тебя сейчас!

– Вниз! – взорвался Рысцов. – Сейчас здесь все городские конторщики будут! Я шороху у них в кутузке навел!

– Светанулся все ж! – скривился Петровский.

– Конторщики? Кто это? – спросил Альберт Агабекович, подхватывая подрагивающими волосатыми пальцами связку наспех сделанных факелов.

– Менты, – бросил Валера, заскакивая на эскалатор. – Скорее, мать вашу! Чего, околели?

Таусонский выразился крайне ненормативной идиомой, а Андрон пояснил:

– Промозгло тут, гад ты этакий...

В этот момент с улицы донеслись резкие, властные голоса и цоканье копыт.

Рысцов в отчаянии схватился за волосы и выкрикнул шепотом:

– Вы что, идиоты?! Нас всех сейчас повяжут! Вы же не знаете... Здесь такое творится... Быстрей! Вниз! Туда они, пожалуй, побоятся сунуться без подкрепления сильных сшизов!

Первым с места сорвался ученый. За ним, выйдя из ступора, последовали Павел Сергеевич и Петровский.

– Ага, дошло наконец! – с каким-то нездоровым весельем сказал Валера, перепрыгивая через три ступени эскалатора и рискуя свернуть шею в сгущающейся тьме. На полпути он отстановился, тяжело дыша. – Стойте! Да притормозите же! Альберт Агабекович, давайте зажжем факелы...

Судя по голосам, затихшим где-то наверху, преследователи и впрямь не решились спускаться.

На перроне Таусонский слегка успокоился и даже сумел без хлестких комментариев выслушать сбивчивый рассказ Рысцова о его похождениях по Городу на траве. Правда, пару раз он не удержался и выдал в нескольких довольно емких тирадах свои соображения о поведении Валеры...

Пока Аракелян определял, куда двигаться дальше, остальные стояли на платформе и с внутренним содроганием разглядывали колеблющиеся очертания метрополитена. Было жутко: в синеватом, почти не дающем тепла свете факела, пропитанного дешевым спиртом, станция выглядела пугающе неправдоподобно. Темные скульптуры плотоядными птицами таращились с мраморных пилонов и будто бы мигали бездонными провалами глазниц. Своды терялись во мраке, а на освещенном участке стены виднелась часть стрелки, обозначающей следующие остановки кольцевой линии. На рельсах с противоположной стороны замер поезд, слегка высунув тупую морду первого вагона из тоннеля. Стекла и фары отсутствовали, отчего локомотив казался ослепшим и выпотрошенным. Причудливые тени трепыхались на влажном полу перрона и сливались с осязаемой тьмой, охватившей друзей плотным пятиметровым кольцом. Было очень холодно, наверное, градусов семь-восемь выше ноля, не больше – от дыхания шел пар. Каждое движение, шажок, кашель, едва уловимое шуршание издевательски выглядящей здесь летней одежды отдавались перекатистым, шелестящим эхом.

– Кажется, налево – в сторону «Курской», – прошептал наконец Аракелян, задумчиво касаясь своего трогательного кадыка. – Будем надеяться, что искомый человек обитает где-то там.

Он поежился, неуверенно качнув головой в непроглядный морок тоннеля. От постоянного подрагивания пламени глаза уставали, и казалось, что смотришь на черную громадину «капли»...

– Ну пойдем, так-сяк, – кхыкнув, решил Таусонский. – Друг за другом. Я первый, Альберт Агабекович с нахальным опозданцем в середке. Андрон, ты замыкающий. Не отставайте, ступайте след в след. Ну-ка посвети...

Валера присел на корточки, чувствуя, как сознание на мгновение помутнело.

«От усталости, наверное. Да и бомжа этого... на тот свет отправил. Что ж, пусть всемогущий эс нас рассудит – где граница возмездия и сострадания. Философ хотел, чтобы я убил его, сжег его совесть вместе с телом и разумом. Хотел, хотел, замухрышка, иначе бы не рассказал о лабиринтах, не намекнул про себя...» – подумал Рысцов, удивляясь легкой иронии своего внутреннего «я»...