Р. Эйнбоу - Экипаж Большого Друга

После процедуры запоминания то ли сетчаток, то ли физиономий, каюты стали нашими, и мы отправились дальше. Третьего члена экипажа мы застали на рабочем месте. За одной из множества дверей расположилась небольшая комнатушка с единственным столом-терминалом. Человек, что расположился перед столом, с головой ушел в работу. На стук и открывшуюся дверь, во всяком случае, он никак не отреагировал. Из рабочего транса его вывел голос нашего гида:

— Знакомьтесь, Мирон Герке, ведущий специалист группы первого поиска.

Он резко обернулся, легко соскользнул с кресла, сделал шаг нам навстречу. Мы представились, обменялись рукопожатиями. Ладонь у Мирона оказалась тёплой, сухой и цепкой. Небольшого роста, смуглый, черноволосый, с живыми умными глазами он показался мне моложе нас с Круглым. Как выяснилось позже, тут я ошибся, на тот момент шел Мирону сорок пятый год.

Одет он был всё в то же странный комбез, лишь расцветка немного другая, но такая же попугайская, как и у остальных. Так же, как и многие встреченные до него аборигены, Герке носил в ухе гарнитуру и браслет замысловатого вида на левом запястье — универсальный коммуникатор, служащий для связи как внутри базы, так и с любой точкой планеты (Земли, естественно).

После небольшой паузы и взаимных изучающих взглядов, он сказал:

— Идёмте, ребята, продолжим знакомство, — голос у него оказался глухим и невыразительным.

Вообще, мне Мирон Герке поначалу не показался человеком приятным во всех отношениях — слишком серьёзен и замкнут.

Женя сдала нас с рук на руки Мирону и с заметным сожалением покинула нашу компанию. Герке тоже много и энергично нам втолковывал, много интересного показал из хозяйства базы, но мне не запомнилось почти ничего, всё померкло перед нашей встречей с кораблём.

Помню, очередной длиннющий коридор и очередная дверь, но открылась она не в обычный кабинет-лабораторию, а в гигантский ангар с металлическими стенами. Мы вышли на галерею, опоясывающую его по периметру на высоте, как мне показалось, метров сорока. Потолок — лепестки диафрагмы, от нас до него ещё метров пятнадцать.

Самое главное расположилось внизу — тороид, состоящий из белёсого тумана, такое у меня сложилось впечатление. В диаметре около пятидесяти метров, а толщина метров пятнадцать, внушительная конструкция. Поверхность, кажется, струится и одновременно выглядит абсолютно несокрушимой. Вокруг него суетились, люди, какие-то механизмы, слышались разнообразные шумы, сливавшиеся в некий однородный гул.

— Вот он, наш бублик. Средство передвижения меж звёзд, — не без некоторого кокетства произнес Мирон. — Имени ещё не получил.

Мы же не могли оторвать взгляда от нашего корабля. Именно — нашего, ещё одна ступенька в понимании, что всё всерьёз, и отступать поздно. Корабль впечатлил не только размерами. При взгляде на него не оставалось сомнения, что видишь нечто, совершенно не подходящее под привычные определения, Иное, невиданное, почти чудо.

Потом, на занятиях, нам рассказали, что вещества в нашем корабле меньше чем силовых полей, что «туман» — внешнее защитное поле, а чёрное кольцо на внутренней поверхности тора — инициатор кокона двигатель-генератора. Много ещё чего мы узнали потом, а в тот момент как-то само собой у меня сорвалось:

— Я бы назвал его Большой Друг, — мне показалось, что корабль посмотрел на меня с любопытством и одобрением.

Димка, не задумавшись, угукнул. Мирон же тронул кнопку на браслете и сказал в усик гарнитуры:

— Внимание… — его голос прокатился по ангару, заглушая шум, — экипаж дал кораблю имя. Отныне он зовётся Большой Друг!

Люди внизу молча повернули головы в нашу сторону, одни зааплодировали, другие помахали нам, приветствуя, а один парень, невысокий, чернявый прокричал «ура!». Несколько секунд спустя работники внизу вернулись к своим занятиям. Герке вновь прикоснулся к браслету.

— Теперь вся база знает. Я воспользовался аварийным каналом. И за нарушение мне будет нагоняй. Но оно того стоило. Правда, ведь? — сказал он, блеснув улыбкой, что на мгновенье преобразила его лицо.

Я подумал, что с Мироном мы всё же найдём общий язык.

Экскурсия наша закончилась часа через три, по московскому времени наступила ночь, и мы решили заночевать на новом месте. Ужинали в кафе, обычное земное кафе, и всё бесплатно. Круглому еда понравилась, а мне было как-то не до гастрономии. Мысли, вопросы, сомнения роились и шумели в голове и во время ужина и тогда, когда я валялся на диване в своей каюте, а Круглый неистово терзал мой терминал — одному ему стало скучно, и он зашёл ко мне. Наконец, после очередного его «вот, блин!» я заявил, что завтра у меня ещё куча дел на Земле, хотелось бы встать пораньше, поэтому пора спать. Димка ушел, а я уснул только под утро.

Вот таким было начало.

Как я сказал, с того дня прошло четыре месяца. Три дня у меня и у Димки ушли на улаживание дел на Земле. Я съездил к родителям, отдал ключи от квартиры, наплёл, что уезжаю по делам фирмы в Америку, возможно, надолго. Послушал наставления отца, за всю жизнь, не уезжавшего от дома дальше двухсот километров, и молчание мамы. Ох уж это молчание, оно для меня тяжелее любой ругани, любого наказания. Раз мама молчит, значит, я не прав. Значит, она мне не верит. «Прости меня, мама, я расскажу тебе всё, после» — сказал я ей, когда уезжал, и увидел впервые за много лет её слёзы. Боже, что за наказанье — сначала Анюта, теперь вот мама. Не верь теперь в женскую интуицию.

Что делал Димка, я примерно догадывался. Наверняка, в нашем городе не одна дурёха решила дожидаться возвращения скитальца Круглого… а может, и одна. Как-то в последнее время стал мой друг сентиментален.

Что меня стало в последнее время радовать, так это здоровье. Режим, тренировки и всякие хитрые пилюли-процедуры сделали своё дело. Я забыл, что такое хроническая усталость, сонливость, голова сделалась легкой, мысли ясными. Сбросив пару килограммов, как ни странно, я вдруг обнаружил у себя мышцы там, где раньше не замечал.

Новые навыки давались поначалу с большим трудом, но постепенно появилось чувство, как будто я просто стал вспоминать то, что когда-то умел. До сих пор даже вождение машины было для меня делом напряжным, а сейчас я пилотировал планетарные модули не намного хуже пилотов со стажем. Но налёт в реале оставался небольшим, всего сорок часов, из них десять с инструктором.

С Круглым творилось примерно тоже самое. Если раньше он смотрелся бывшим спортсменом, то теперь выглядел, как настоящий атлет из рекламы чего-нибудь мужественного, например, зимних покрышек или горных лыж. И всё же. К концу четвёртого месяца стала меня мучить иногда беспричинная тоска. И вот за что я люблю Димку Колесниченко — за умение почувствовать момент, «попасть в струю».