Яна Дубинянская - Лестничная площадка

Мама была молодая и красивая. У нее были шеющиеся ярко-красные губы и очень много оранжевых, как баскетбольный мяч, волос. Мама не разбиралась в матчах Лиги чемпионов, путала Ракету Томсона с Бомбой Мак-Дугалом, она никогда не смогла бы выбрать в магазине хороший футбольный мяч. Мама называла батю «этим тюфяком» и заставляла Эда повторять ее слова. Эд повторял, и она, смеясь, целовала его в лоб. И почти всегда забывала потом стереть помаду.

Мама умерла. Эд поверил в это, когда увидел ее во сне в узком ящике, в который никак не хотели помещаться пышные оранжевые волосы. Это было красиво, как в субботнем сериале про Мэри. Поверить в такое было легко, куда легче, чем…

Когда Китти, противная племянница мисс Джонсон, потупив глазки, спросила у Эда, пишет ли ему мать письма из-за океана, она и моргнуть не успела, как получила по морде, даром что девчонка. Эд был готов прибить на месте каждого, кто сомневался, что тогда, в воскресенье вечером, отец сказал ему правду. Пацаны очень быстро пресекли момент и начали было жестокую дразнильную кампанию. Но у него, «брошеного мамина сынка», были действительно крепкие кулаки и действительно отчаянная злоба. И единственный в квартале настоящий футбольный мяч.

Но за десять лет ему все же несколько раз приходилось драться по той самой причине. И каждый раз — зверски, чуть ли не насмерть.

«Моя мать умерла!!!»

…Одну коричневую ногу она согнула в колене, а другая не помещалась на красно-зеленом полотенце и была до колена облеплена песком. Ничего так ноги, — это он подумал еще раньше, до того как… До того как посмотрел на ее лицо, то есть на морковный рот и здоровые черные очки под стрижеными рыжими волосами. Мельком посмотрел, это вообще не его фокусы — пялиться на баб, так на кой же черт она именно в эту секунду привстала и подвинула на лоб свои дурацкие громадные фары?!

И упругий кожаный мяч, и осколки стекла на обрывках фотографии, и зареванная пигалица Китти, и удар в чью-то морду, и еще, и еще… «Она умерла, слышите, придурки, умерла, моя мать умерла!..»

И неуправляемое, гадкое, беспомощное, детское: «Мама…»

Выцветшие голубые глаза — сверху килограммы ярко-синей жестокой несмываемой косметики, а снизу глубокие фиолетовые круги. Она несколько раз хлопнула огромными ресницами, а потом медленно повела туда-сюда тусклыми шариками. И улыбнулась. Ярко-белые, прямиком из рекламы жвачки зубы между толстыми яркими губами. Две конкретные складки подковой от носа к подбородку. Затем она облизала губы — туда-сюда острым языком, девчонки думают, что это дико соблазняет… какие, к чертям собачьим, девчонки!!!

В кулаке заскрипела, заскрежетала стиснутая горсть песка. Эд встал.

Эд встал, и Грег оторвался от него взглядом, а потом резко отвернулся. Все было понятно, не такая уж сложная логическая цепочка. Эд, бросившийся на него с кулаками при одном лишь случайном и ошибочном упоминании о матери, одинаковые ямочки на подбородках Эда и этой… да, шлюхи не цервой свежести. Возвышенные мечты о светлом бейсбольном будущем, как же! Можно убедить самого себя в чем угодно, навязать себе любые идеалы — а квадратная машинка профессора Странтона безошибочно отследит настоящие, не культивированные специально желания. Отследит и сделает вид, что исполнит.

Он повернул голову и увидел через плечо, как Эд сомнамбулическими шагами приблизился к рыжей дамочке, которая разглядывала его с не очень-то материнской нежностью в раскрашенных глазах. Ну и чего ты от нее хочешь, парень? Моя машина не исполняет желаний, сказал бы тебе старик профессор, если был бы жив. Твоей блудной мамочке сколько там лет было плевать на сына, и никакая машина в мире ничего бы не смогла с этим поделать.

А впрочем, это личное дело Эда. Грег порывисто встал и зашагал в сторону вечнозеленых деревьев на том конце пляжа.

… — Привет, — она снова надвинула на нос черные фары. — Такой беленький — только приехал? И откуда же приезжают такие хорошенькие мальчики?

Голос у нее был сиплый, две банки ледяного пива с утра, не меньше, — не по жизни же он такой. Хотя, может, и по жизни, все-таки десять лет, то есть девять и шесть с половиной месяцев. Эд и сам слегка изменился, понятно, что так просто она его не узнает. Не очень-то и хотелось. В любую минуту он может по-модному сказать «пардон, мадам» и повернуться к ней пятой точкой. Не больше церемоний, чем с Ольгой, классно же было сказано: «Выглядишь на все тридцать девять!» А кстати, сколько ей лет, этой…

Маме.

— Я хочу мартини, — вдруг тягуче, хрипло выдала она

— Я, — от неожиданности он противно вздрогнул, — у меня… нет денег.

Какого черта?! Сначала вспыхнули уши, как будто кто-то как следует оттаскал за них, потом изнутри закололи иголками щеки, и он уже знал без зеркала, что покраснел до малинового, как последний придурок. А вообще, по фиг. И пусть она себе смеется, запрокинув голову, точь-в-точь как тогда, когда он прилежно повторял за ней — «Батя — тюфяк». И пусть даже…

Честно, он не удивился, когда она приподнялась на локте, наклонилась и звонко чмокнула его в лоб.

— Все равно ты мне нравишься, малыш. Пойдем, у меня есть полтора часа.

— Что?..

Стало холодно, в один момент, как будто отключили солнце. Мерзкая дрожь по плечам и нелепые гусиные пупырышки. Просто как-то не дошло сразу — что. Хотя — по фиг, по фиг, по фиг!!! Надо же — вот это номер! Даже Ольга бы такого не выкинула. Рассказать ребятам — обхохочутся — родная мамаша, и ноги у нее, кстати, совсем ничего, а почему бы и нет, по приколу?!!

Он медленно провел тыльной стороной ладони по лбу, размазывая морковный помадный след, а потом втиснул лицо в скрюченные пальцы и громко, надрывно заплакал.

Небо и море поплыли лиловыми грязными разводами, а он ревел, как испорченная сирена, как подстреленное животное, как забытый в темноте идиот-младенец, и эти слезы были сильнее мужества, сильнее гордости, сильнее всего на свете. А она бегала вокруг, ничего не понимающая суетливая рыжая курица, она пыталась касаться его бешено вздрагивающих плеч и еще повторяла бессмысленно:

— Ну что ты, беленький, ну что ты, ну прекрати немедленно, мамочка здесь, с тобой…

Он вышел в прихожую и, покосившись на дверь кабинета, которая с натужным скрипом закрывалась сама собою, довольно крякнул. Все четко, без дураков, и девчонка даже не пошелохнулась. Хотя хрен с ней, с девчонкой, если что, успокоил бы. Только чем меньше визгу, тем лучше. Вон и дамочка в спальне притихла, небось тоже сопит, копыта задрамши. Все сейчас дрыхнут, время-то — самая глухая ночь. И это очень даже то что надо.

Все они идиоты, эти жалкие людишки, все, кто храпит, баб своих облапив, ну-ну, вы еще проснетесь, и тогда небось моментом смекнете, что к чему. И кто — кем.