Лилия Баимбетова - Планета-мечта

Были уже сумерки, когда из леса мы неожиданно вышли на песчаный пляж, и я увидела — Дэ. Потом, немного собравшись с мыслями, я поняла, что мы давно уже шли по знакомым мне местам и даже подошли однажды близко к ручью Духов, и это звук его течения я слышала недалеко от тропы. Но в тот момент, когда мы вышли из леса, сознание того, что это Дэ — передо мной, неожиданно обрушилось на меня, и ни единой мысли больше не осталось в моей голове, только одна и была: это Дэ, моя Дэ! Вот она, неширокая, метров десяти, а в иных местах и меньше, быстрая и холодная — Дэ, благословенная Дэ.

Лишь Поозерье, может быть, превосходит поэтической славой Дэ и Иллирийские леса, на всей планете лишь Поозерье славят больше, чем эту неширокую мутную реку и окружающий ее невысокий лиственный лес с черемухой и дубами. В сущности, если Поозерье действительно красиво своей тысячью озер, то эти места совершенно обычны для средних широт Алатороа. Кажется, здесь полно и точно таких же рек, и точно таких же лесов. А все же Иллирийские леса — это то, о чем слагают песни на протяжении тысячелетий, это место, куда удаляются философы в поисках истины, это леса, где скрывается странное, страшное Перепутье. О Дэ вообще не пишут ни стихов, ни песен. Считается, что словами нельзя описать эту реку, и любого, кто отважиться на это, считают самонадеянным глупцом. Говорят только — темноводная Дэ, благословенная Дэ, милая Дэ.

Господи, как же я люблю ее! Это и впрямь не описать словами. Я ведь и забыла о ней, не думала даже о том, что я увижу ее снова, но стоило мне выйти на мелкий песок пляжа и увидеть перед собой эту реку, коричневатые воды которой в сумерках казались свинцовыми, и сердце мое забилось в смятении и радости. На какой-то миг я выпала из реальности. Я стояла и смотрела, а река текла передо мной, первая моя река, самая первая в моей жизни, и как тогда, в детстве, я снова испытала потрясение, увидев ее. Я и не знаю, в чем тут дело, знаю только, что я люблю ее бесконечно, и даже когда буду умирать, последнее, что я увижу мысленным взором, будет не Вега, не горы Вельда, даже не Поозерье, а темноводная Дэ и лес на ее берегу. Я могу не помнить, не думать о ней, но в последний миг она все же привидится мне, и это вовсе не романтические бредни. Мне кажется отчего-то, что из всей Вселенной это мой единственный — дом. Где-то здесь моя душа родилась, наверное.

Иной раз, как подумаю, верования отшельников Вельда мне кажутся неожиданно правильными. Взять хотя бы это — о душе. В наш космический век мы мало задумываемся на эту тему, а иной раз, напротив, слишком много, но никому не приходит в голову утверждать, что человек рождается и живет какое-то время, а душу получает потом. Между тем, многие народы, стоящие на более низких ступенях развития, верят в это, и отсюда эти обряды нарекания подлинным именем детей уже подросткового возраста; считается, что в детстве люди не имеют еще души. Иной раз мне кажется, что так оно и есть. Мне кажется, что я такая, какая есть, родилась уже на Алатороа; мой мир, моя душа, вся моя личность до этого не существовала, а было что-то совсем иное. Впрочем, я не знаю. Это не мое — рассуждать на такие темы.

Это место было в двух или трех километрах от Серебряной Ивы. Смеркалось. Заходящее солнце за нашими спинами сияло в разрывах между туч и бросало отсвет на все, что было на западе, на деревья, на другой берег реки и черемуху, росшую там. Река не попадала под эти лучи. В солнечные дни ее воды отливают желтизной, сейчас они были необычно свинцовы. Я стояла, оглядываясь вокруг с чувством Одиссея, наконец-то ступившего на берег Итаки, казалось, я так долго впустую теряла время вдали от этих мест. Я удивлялась тому, что долго не могла узнать тропы, по которым мы шли: теперь я видела и понимала с удивлением, что ничего здесь не изменилось, все было то же, как и тогда, когда я была маленькой девочкой.

Этот берег был пологим, долгим, однако ж и на нем можно было проследить все классические детали речного берега: низкую пойму, высокую пойму, все их отделения, взгорки и понижения, коренной берег со склоном и бровкой. А дальше по течению этот берег становился таким же обрывистым, как и противоположный, и лес подступал вплотную к обрыву сплошной стеной.

Здесь же узкая тропинка спускалась по ивовому лесу с высокими деревьями, заслонявшими солнце. Земля здесь песчаная, рыхлая, ничего, кроме крапивы и ежевики, не растет на ней; утоптанная тропа имеет сероватый оттенок. С ветвей здесь иногда падает белесая влага и расплывается на утоптанной земле. Угрюмчики об этом говорят: "Деревья плюются". Перед самым выходом на открытый пляж тропа ныряет в небольшое понижение, а после поднимается на песчаный вал. Здесь заканчивается лес, кусты ивняка обрамляют его, и начинается широкий пляж с мелким, приятным желтоватым песком. Он тянется метров на двадцать, в одной части, там, где на него выходит тропа, он широк, метров пять-шесть, в других местах, выше по течению, он всего метра два шириной, и дно реки там круто уходит вниз.

К вечеру похолодало. Порывистый ветер трепал листву кустарника. Над противоположным, не лесистым берегом, где стояли только отдельные невысокие и раскидистые деревья черемухи и дуба, низко висели темные тучи со светлой кромкой по краям. Низко над водой летали стрижи, гнездящиеся в глинистом откосе берега. Далеко за рекой видны были совершенно безлесные желтоватые холмы и совсем уж далеко маленькие белые домики на одном из склонов, растекающиеся неровной фигурой по уже совсем степного вида склону. Резкие стрижиные крики одни разгоняли сумеречную тишину.

Проводник прошел немного вперед (я стояла у самого леса и зарослей крапивы, обожающей сырые места) и сел у самой воды на песок, обняв колени руками. Ветер трепал его волосы. Только когда он пошел и сел, когда начал двигаться, я вспомнила о его присутствии и сказала неловко:

— Серебряная Ива совсем близко, — сказала я ему, — Мы может там заночевать. Ты не идрай, — прибавила я, — если не сумел выйти прямо туда. Ты, похоже, и сам не знал точно, куда идти, да?

Он молчал, но я уже начинала привыкать к его манере общения. Я скинула сумку с плеча и села на траву, сорвав, понюхала белый цветок лабазника на длинном и крепком стебле. Лабазник пах медом. Я ужасно люблю этот цветок, он такой лохматый и так пахнет, да только в букете от него нет никакого толка, он вянет на другой же час.

— Ну, и что мы будем делать? — сказала я почти весело.

Проводник не ответил, лишь ниже опустил голову. Улыбнувшись, я бросила цветок в сторону. Мне, в общем-то, было все равно, я могла здесь и всю ночь просидеть. Увижу рассвет над Дэ! Только однажды я была здесь утром, но уже не на рассвете, а ближе к полудню. Как сейчас я помню тот холодный день, сырой песок под моими ногами, туман над рекой и лодку, которая выплыла из тумана и снова скрылась в нем. Кто был в той лодке, я так и не знаю.