Лилия Баимбетова - Планета-мечта

Он поднял голову. Я так и не поняла, плакал он или нет. Лицо у него было мокрое, но кто знает. Он ничего не сказал, просто смотрел на меня и молчал. Взгляд у него был потухший.

— Извини, — сказала я, вдруг опомнившись, — Мне выйти?

Он покачал головой.

Я села на пол рядом с ванной и облокотилась на бортик ванны, подперев щеку рукой. Я сидела и смотрела на него. Он и раньше был не красавец, а теперь уж слишком похудел. Мокрые волосы были убраны назад. Глаза у него были какие-то сонно-равнодушные. "Как бы и правда не заснул", — подумала я.

— Где ты был все это время?..

— В Альвердене… последние три дня…

— В Альвердене? — спросила я живо, все время помня о своей находке.

Кэррон помолчал, искоса поглядывая на меня черным глазом. В тот момент я подумала, что никогда толком не видела его в птичьем обличье. Только мельком. Но было в нем что-то от птицы. Этот острый профиль и манера смотреть одним глазом…

— Не в нем самом… — сказал он, наконец, — У Иахэлиэлэ…

— У лииена? — сказала я неуверенно: я не знаю, как его зовут, эти сумасшедшие лииенские имена сам черт не запомнит. И то, что назвал Кэр, было, наверняка, сокращением.

Он кивнул.

— Я знаю, что ты говорила с ним, — сказал Кэррон, — Знаю, он тебе рассказал…. Детка, я…. Ты прости меня за это…

— Кэр! — сказала я. Он так много извинялся последнее время, просто слушать я уже это не могла.

— Я ошибался тогда, — продолжал он, не услышав моего возгласа, — Может, я и умею только, что ошибаться.

— О чем ты? О том, что сейчас?

Кэррон кивнул, не сводя с меня глаз.

— Комплекс неудачника, — бездумно сказала я, — На тебя это не похоже.

— Много ты знаешь, Ра, что похоже на меня, что нет…

— Знаю, — сказала я, улыбаясь.

Глаза у него повеселели, и на душе у меня стало легче. Спокойнее. Слава богу, что он здесь. Слава всем богам, какие ни есть.

— Я думал, ты… разозлишься.

— Кэр!

— Ты не злишься?

— Я люблю тебя, Кэр, очень люблю.

— Я тоже люблю тебя, милая.

— Я знаю, — сказала я поднимаясь. Теперь уж я не боялась оставить его одного, — Ты только не усни, ладно?

Пока он мылся, я застелила кровать и перенесла бумаги на кухню. Кэррон вышел минут через пятнадцать. Заснул он сразу.

Я всю ночь просидела на кухне, разбирая бумаги. Под утро я вошла в комнату и остановилась посредине. Это про детей обычно говорят, что, спящие, они выглядят как ангелы. Именно это я подумала, когда смотрела на него, на сбившееся одеяло, смуглое худое плечо и разметавшиеся по подушке черные пряди. Лицо у него было безмятежное. Худое, жалкое, смуглое и такое спокойное лицо.

Он похож был на ангела. На измученного, оголодавшего, но все еще крылатого ангела. Я смотрела на него, и мне хотелось плакать. Становилось светлее. Неяркие еще солнечные лучи косо ложились на подушку и на его лицо, высвечивая каждую морщинку, а было их уже немало. Возле глаз, на лбу поперечная, глубокая, жесткие складки у рта. Уж очень похудел.

А я стояла и думала: где он был? Последние три дня — в Альвердене. А остальное время? Почему он сказал только про Альверден? И еще я думала о том, что, когда я улечу, он останется совсем один. И я страшусь этого. Ведь он и так убивает себя своими магическими выходками. У него явное тяготение к самоубийству, хотя, может быть, и неосознанное. Я… честно говоря, я не представляю, чтобы он осознанно пошел бы на это. Но он убивает себя, убивает. О Дорне ничего такого ведь не известно, напротив, он Марию заставил использовать Жезл. А Кэр сжигает себя. Дорн же не отдал ни одного дня из оставшихся ему, чтобы защитить свой народ, хоть дни эти были несчастливыми и тягостными.

Вот так я стояла и смотрела на него, а солнце набирало силу, ярчело, играло в комнате. За окном расчирикались птицы. Кэр, и правда, очень исхудал, и при его смуглой коже напрашивалось одно только сравнение — словно жестокое пламя опалило его. И вдруг я подумала: а ведь у меня нет больше родни. Мои родители мертвы. У меня есть только Тэй. И Кэррон. Надо же. Я ведь и не задумывалась над этим, но в детстве я Тэя считала братом на полном серьезе, да и сейчас…. И Кэр….

А потом в дверь постучали. Кэр поднял растрепанную голову с подушки и сонно посмотрел на меня. Я улыбнулась ему, пожала плечами и пошла открывать, недоумевая. Было еще совсем рано, и кого там принесло, я не могла понять.

Ни коридора, ни чего-нибудь такого у меня нет, дверь открывается сразу в жилую комнату. Кэррон сел, свесив с кровати босые ноги, натянул на плечи одеяло. Я еще посмотрела на него, повернулась, отперла дверь. Распахнула ее. И испугалась. На пороге стоял Торион.

Я действительно испугалась. Меня как окатило холодной водой. Если бы они сцепились…. Я смотрела на Ториона снизу вверх, и глаза у меня, наверное, были как у собаки перед живодером — и страх, и злоба. Если бы он сделал хоть шаг, я сама ударила бы его.

Сейчас я думаю, все-таки он очень красив. Тогда, в детстве, я слышала разговоры о его красоте, но видела только, как застывает лицо Элизы при его приближении. Как он мог быть красив для меня, когда мое сердце было отдано его жене, которой он причинял столько горя? А теперь я думаю: ведь правда. Он красив. Строгая это красота, холодная, словно изо льда высеченная. И он был совершенно такой, как раньше. Словно все было в порядке, словно Серые горы высились во славе своей. Свободные черные одежды, черный плащ, сколотый на плече серебряной брошью. Он смотрел на меня всего миг. Перевел взгляд в глубь комнаты. И лицо его застыло, окаменело.

И вдруг Кэррон засмеялся. Торион вздрогнул, лицо его изменилось, рот странно скривился. И только тогда я заметила, что в его коротких черных волосах уже изрядная доля седины. Ну, да, ведь ему за семьсот, ближе уже к восьмистам, он старше Кэррона на триста с лишним лет. Может, ему и рано еще седеть, Дрого уже за тысячу, и не одного седого волоса. Но и люди ведь седеют по-разному, а Ториона мальчиком никто не назовет.

— Что же ты? Заходи! — сказал Кэррон сквозь смех.

Торион потерянно посмотрел на меня. «Извините», — сказала я одними губами, мне казалось, что я должна извиниться перед ним. Что бы он ни сделал, увидеть здесь Кэррона ему было больно, это видно было.

— Заходи, Торри, дружище!

Торион стремительно развернулся и сбежал с крыльца. Смех Кэррона тут же оборвался. Я медленно закрыла дверь и обернулась. В лице Кэррона не было ни тени веселья, усталое оно было и расстроенное.

— Извини, — сказал он негромко, — я не сдержался.

— А он поседел.

— Ему это нелегко все далось, — тихо сказал Кэррон, — Что ты так смотришь на меня? Он был в своем праве, когда изгонял меня, он думал об Алатороа.

— А о тебе он не мог подумать? — крикнула я, — Ох, извини.

Кэррон нагнулся за рубашкой, лежавшей на полу, и сказал: