Александр Заревин - Одинокие боги Вселенной

— Ну, как знаешь.

И Мишка ушел. Я после его ухода еще долго чувствовал себя предателем. Не Родины, нет. Нашей с Мишкой дружбы. Ну хоть бы кто-нибудь его остановил! Но я знал, что никто его не остановит и не переубедит. Мишка сам выбрал себе дорогу и пройдет ее до конца. Такой уж он человек.

Защита диплома прошла на удивление гладко. Получил «отлично», а при выходе из аудитории, где проходила защита, Игорь Финько вручил мне повестку в военкомат. Меня призывали на службу. Разумеется, имея столько денег, я в принципе мог бы и откупиться от службы — была и такая мысль, просто я этого сделать не смог, не захотел. Этим бы я точно предал Мишку. Нет, не в деньгах счастье…

Я слава Богу, служить попал не в Афганистан, а в пограничные войска, и служба мне выпала спокойная, мирная. Боевыми патронами стрелять довелось только на полигоне. Нарушителя ни одного не задерживал и, вообще, служил, не выделяясь особо. У командования прослыл солдатом средним, но понимающим толк в телевизорах. Из-за этого меня на втором году службы перевели с заставы в отряд, где я до дембеля только тем и занимался, что чинил местному офицерству телевизоры. Такое положение вещей устраивало и меня, и отцов-командиров. Так что, когда подошел срок увольняться в запас, начальство чуть не хором уговаривало меня остаться на сверхсрочную службу, чему я противился изо всех сил.

Главное, что дала мне военная служба, — это возможность оглянуться на счастливое детство, кое-что в прошедшей жизни переосмыслить и еще — наметить, хотя бы вчерне, вехи будущей жизни. Мне казалось, что я стал мудрее и спокойнее, но разве человек может вырваться из своей стихии? Я не взял в армию записок Ивана Ивановича, но на память в те годы я не жаловался. Служба оставляла мне для мыслей много времени. Я вспомнил почти все, что хотел сказать Иван Иванович. Только одно меня мучило: я не знал Галкиного отчества. А так я просчитал и себя, и Мишку, и маму, и Мишкиных родителей, и всех офицеров и прапорщиков, все более убеждаясь, как прав был Куб.

С Мишкой мы поддерживали более или менее регулярную переписку. Он воевал в Афганистане, два раза был ранен, затем получил третье серьезное ранение, и хотя он писал бодрые письма, но между строк по намекам я понял, что Мишка изменился, и изменился сильно. Из ташкентского госпиталя он мне так прямо и написал, намекая на тот наш разговор об интернациональном долге, что я, по всей видимости, был прав, а о здоровье — что ногу ему удалось отстоять, не отрезали. Боже мой, какая жестокая плата за прозрение! Чуть позже он написал, что и Иван Иванович тоже был во многом прав (а это он о социализме вообще и об афганском в частности). Писал он и о дурмашине: передали ему письмо из комитета (из КГБ) с заключением экспертов, что открытое нами явление «науке давно известно, это особый вид электромагнитного поля и интереса не представляет». Данная формулировка меня, надо сказать, просто возмутила: ни хрена той науке не известно, и не может полусфера быть особым видом электромагнитного поля! То есть основа у нее, конечно, электромагнитная, но сама полусфера… Да нет, чушь это. А еще доктор наук подписал, как там бишь его фамилия, Никитин. Ну-ну… Где они его только взяли? Жаль, что я в математике высшей не силен, я бы и сам посчитал, как это поле образуется дурмашиной.

Еще одно обстоятельство сильно укрепило мое недоверие к науке. В начале восьмидесятого года в отряде появились несколько молодых офицеров в звании младших лейтенантов, хотя обычно закончившим военное училище сразу присваивали звание лейтенанта и дальше они набирали чины обычным порядком. Впрочем, солдатская молва вскоре донесла, что в связи с нехваткой младших офицеров закончившим вузы молодым ребятам предоставляют альтернативу: либо отслужить два года в звании рядового, либо после краткосрочных курсов младших офицеров отслужить три года в звании младшего лейтенанта. В последнем случае они имели все льготы, положенные офицерам, и при случае, если вдруг передумывали увольняться в запас, могли продолжать военную карьеру. Пока же местное начальство до границы их не допускало, держало в роте обеспечения, комхозвзводе, и двоим дали по взводу в стройбате, который вообще-то назывался особой отдельной инженерно-строительной ротой. Как бы там ни было, но однажды я невольно оказался свидетелем разговора между двумя «микромайорами». Обычный треп, какой в ходу и между солдатами. Оба вспоминали «гражданку», и оба же не чаяли, как бы побыстрее сбросить с плеч офицерские погоны. Один был инженером-физиком, второй — преподавателем русского языка и литературы. Первый жаловался на то, что попал в офицеры по нелепости, мол, он уже в аспирантуру сдал экзамены и руководителем у него дед-профессор назначен был, но по собственной глупости он у того деда вышел из доверия и был вынужден выбирать между правоохранительными органами и армейским гостеприимством. Да еще пришлось долго перед профессором вилять хвостом, чтобы он смилостивился и благословил его на воинскую карьеру. Ну, и так далее, и в том же духе. При этом он раза два упомянул фамилию Никитин, что заставило меня навострить уши, а потом и вмешаться в разговор с вопросами. Судя по всему, разговор касался именно того Никитина, чья подпись стояла на крышке гроба с дурмашиной. Тесен, оказывается, мир. Этот профессор был прямо-таки вездесущ, особенно если надо было похоронить чью-то идею. Я вообще-то не понимаю, кому могла помешать Мишкина дурмашина. Если наш с Мишкой диагноз оказался бы верен, государству генератор гравитации явно не помешал бы, так что мои сомнения насчет объективности приговора дурмашине выросли в уверенность. Только вот доказать бы…

Так, я думаю, во мне впервые зародилась даже не мысль, а нечто вроде ощущения, что «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Кстати, с тем «микромайором» у нас установились вполне приятельские отношения, особенно после того как я вернул к жизни его «Юность». Когда возился с телевизором, то заметил у него толстый учебник «Квантовой физики» и попросил почитать. Отдал он его неохотно, всем своим видом выражая сомнение, пойму ли я что-то. Через месяц учебник я вернул, он был уверен в том, что книга пролежала без движения, и стал задавать вопросы. Однако вскоре выяснилось, что сам он уже забыл так много, что в конце концов смешался и заявил, что лично его интересует не квантовая механика, а физика твердого тела, и указал на не менее толстую книгу. Мне пришлось выпросить и ее, хотя я проявил бы больший интерес к теории поля. Это мое заявление повергло «микромайора» в шок, и он сообщил мне, что интересующая меня книга была совершенно случайно замечена им в отрядной библиотеке, а я пообещал заняться ею непосредственно после того, как одолею физику твердого тела. Дело в том, что к учебникам я относился как к художественной литературе, лишь изредка вникая в математические тонкости. Здесь меня интересовала не сама математика, а подходы к применению тех или, иных приемов для решения физических задач. С этой точки зрения и сами физические проблемы обретали стройность и смысл. Но именно учебник физики твердого тела раскрыл для меня глубокую взаимосвязь между микро- и макроявлениями. Я прочитал второй учебник даже быстрее, чем рассчитывал, после чего «микромайор» меня зауважал.