Феликс Дымов - Полторы сосульки (Сборник фантастики)

И старуха-ясновидица из секты хлыстов притащилась сюда, усмотрев спасение в этом сером полусолнечном мире.

"Тебя не спросилась!" -- прошамкала бабка-синюшница.

И три брата-кровопийцы,ужасно разочарованных тем, что и здесь энергия их личных излучений растворилась в едином поле...

И еще разные другие, кто свел когда-то счеты с жизнью и увяз на века в сиреневом тумане.

В том числе -- и он, Николай Изварин, единственный доброволец на этом вечном пиру убогих. Неумирающая тяга большого мира держит его в ином биологическом ритме. Он оказался здесь чужим. Но зато может связать мысли воедино, может соображать.

Лелька положила ему ладонь на сгиб локтя:

-- Пойдем домой, Колюшка! Тебе здесь нечего делать, тебе здесь не место. Там хорошо...

-- Ты хочешь, чтоб я снова потерял себя?

-- Мать переживает. И сестренки тоже... Говорят, у Куликовых теленок родился с одним крошечным рогом. А в колхоз новый трактор пришел. Таких при тебе не было. А у Маруси Зимаревой маленький сын. А самой уже тридцать девять...

Кто это -- Маруся? А, Зимарева... Странно, что ее здесь помнят. Она на три года младше. Ей теперь тридцать девять... А ему все еще двадцать четыре...

Колины пальцы изо всех сил вцепились в Лелькино плечо. Но тут у Лельки не было тела.

-- Странно, у тебя мамин голос. Расскажи о ней, -- попросил Коля.

Лелька напряглась. И это получилось привычно, без труда. Просмотрела вечер за вечером в хате Извариных. Наткнулась на пустоты памяти. Свела брови:

-- Ничего не понимаю: это ж только вчера и позавчера было. Не могла я забыть!

-- Постой, Леля. Это мы тут перестарались. Сейчас вернем. А ну-ка, дистрофики, поднатужьтесь!

Алчный вой оторвал Лельку от Колюшкиных глаз. Увечные призраки оплакивали ускользающую добычу.

-- Девушка попала случайно, -- объяснял Коля. -- Она не в резонансе. У нее нет иммунитета...

-- Раньше надо было думать. Отсюда не возвращаются!

-- Поле иссякает. Который год на урезанном пайке!

-- Такую цыпу упустить! Совсем, что ли, рассудок расщепился?

-- Да к нам после твоего прихода никто не заглядывает... Уж не ты ли отвращаешь?

.-- Слиняйте, инвалиды умственного труда! Я сказал -- вы меня знаете! А ну, тряхнем извилинами!

И в Лелькину голову задом наперед полезли мысли о Динке.

Тетка Изварина.

Мама.

Ада с "бабеттой".

Зеленая юбка из тафты.

Штымп, хихикающий от щекотки.

Леля посмотрела на Колюшку и едва узнала. Завязанной в узел волей он собирал растекающуюся Лелькину личность и по квантушке вгонял в нее отнятое, тратясь всем своим гримасничающим, ссыхающим и в считанные мгновения выцветающим лицом.

-- Коля! Колюшка! Что с тобой? -- испугалась Леля.

-- Это как наркотик, Лелька. Беги отсюда, живей!

-- Брось, бежим вместе. Домой, понимаешь? Домой, мать ревет... И Динка...

Она наклонилась, снизу вверх заглянула в его глаза.

-- Молчи, Лелька, не бередь душу! Здесь я все помню. А там снова мысли рассыплются, стану идиотом. Я не могу идиотом. Беги!

Он попытался поглубже упрятать страх: то, что он собирался сделать, отнимало надежду когда-нибудь выбраться самому. Но в этом мире было невозможно спрятаться.

-- Я не уйду без тебя! -- быстро сказала Лелька.

-- Молчи, дуреха! -- Коля стиснул ей плечи. Вдруг сухо и коротко поцеловал в губы (сквозь нарастающий в мыслях белый шум Лелька ощутила, как в лихорадочном блеске расширились зрачки нестареющей красавицы), поднял на руки, ступил два шага словно по воздуху и куда-то мощно швырнул...

"Сиреневый туман над нами проплывает, -- стучало в висках, -- Над тамбуром горит полночная звезда..."

Свет, заполняющий мир, начал сжиматься. Низкий ватный хрип собрался в высокий колющий звук. Приплыли руки, ноги, соединились с обретающим вес телом. От затылка вниз во всех направлениях побежали струйки тепла. Смрадный запах вымоченной в керосине хамсы смешался с болью обожженного языка. Выветрился. Ощущения, разломанные до того на составные элементы, складывались, давали себя осознать, отодвигались на удобные для органов чувств расстояния.

Пока не образовали вновь картину песчаной стенки, иссеченной штыковой лопатой и пронизанной охряными прожилками глин.

Лелька подняла малопослушную руку, поскоблила стенку -- песчаная струйка посыпалась вниз и сразу же набилась в туфлю, шелестя словами тысячи раз петой песни:

Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,

Что с девушкою я прощаюсь навсегда...

Динка радостно взвизгнула. Леля обернулась. И заметила, что псина даже не переменила позы. К кончику куцего хвоста все еще подползала острая тень двузубого валуна...

Никто в Крутечках не узнал про тихую лагуну в море времени. Лишь тетка Изварина, выслушав, долго молчала, едва заметно улыбаясь сквозь слезы, а потом сказала:

-- Спасибо за хорошую сказку. На душе полегчало. А для матери, имей в виду, он и так и так никогда не состареет...

Лелька кивнула. Сняла туфли. И вытряхнула на жестяной лист у печки желтый речной песок. Ей ни разу больше не удалось пробиться в сиреневый мир...

В комнате неутешно тикали часы. Лелька вновь поднесла письмо к глазам:

"Последние дни воем выла, я уж решила -- сбесилась. И то сказать, двадцать три годочка почти бы стукнуло, собачий век..."

Бедная кудлатая псина. Решилась все-таки. Динка одна знала, когда в песчаной стенке открывается проход.

За которым думает о нашем мире парень, убитый в 1943 году!

Эхо

Ты покинешь мир земной.

Спросят: что ты нам оставил?

Но спрошу я против правил:

Что возьмешь ты в мир иной?

(Антонио Мачада. Плач по добродетелям дона Гидо)

Никто не удосужился позвонить на площадку!

Эльдар стянул с себя тяжелые собачьи унты, вылез из меховых штанов (согнутые, они остались стоять на полу) и поверх одеяла повалился на кровать. Только тогда заметил на тумбочке свернутый листок. Телеграмма. "Умер Юра Красильников. Похороны седьмого десять утра. Таня".

По коридору, шумно хлопая дверьми, шли умываться ребята. Соседей по комнате не было. Андрей побежал в столовую занимать очередь. Сашка Шер-ман, не дождавшись машины, тащился в этот момент пешком. Эльдар содрогнулся: три километра расчищенной меж двух снежных брустверов полосы! Лично у него вес унтов отбивал всякую охоту к прогулкам.

Эльдар прочел телеграмму еще раз. И почему-то не удивился. Когда-нибудь весть о Юркиной смерти должна была его настигнуть. Должна была, хотя Юрка был совершенно здоров перед отъездом, да и Таня в последнем письме сообщала, что еще накануне заходил, до полуночи читал новые стихи. Правда, письмо сюда идет десять дней, за десять дней всякое может случиться... Кроме того, Эльдар всегда знал, что от этого не уйти. Знал. С постоянным страхом ждал. И не подозревал, что все произойдет так быстро и буднично. Вот расплата за нечаянную зависть, почти предательство, за то, что однажды всего на миг допустил неожиданную мыслишку: куда девать Юркины рукописи, когда Юрка умрет? Черт его знает, почему так подумалось. Но вот подумалось -- и больше нет друга. То, что было другом, хоронят через два дня. Даже меньше -послезавтра. И надо как-то успеть в Ленинград...