Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

Верещагин отдает проводнице билет. «Двадцать первое место», – говорит она и уходит. Двадцать первое? О, да это же нижнее, на нем полковник, ага! Верещагин даже потирает руки, предвкушая битву и удовольствие, он трясет полковника за плечо и громко заявляет: «Это мое место», хотя, конечно, мог бы залезть и на верхнее – верхние места он даже любит больше, но нет, с сегодняшнего дня он будет бороться за свои права в большом и малом. Ведь стоит сегодня уступить в малом, как завтра же уступишь в большом – и не заметишь… Полковник сонно бормочет: «Чего?.. Кого?» – «При чем тут кого?» – говорит Верещагин и совсем уж выходит из себя, так как полковник – нахал! – поворачивается к стенке лицом; он думает, ему все позволено, раз он полковник, – если ты полковник, то Верещагин тогда генерал. Маршал! Генералиссимус! «Вставайте! – вопит генералиссимус. – Это мое место!» – и лупит полковника кулаками по спине, тот тяжело приподнимается, кривится беспомощно, как ефрейтор. «Что случилось?» – спрашивает, Верещагин снова повторяет, что это его место, требует, чтобы полковник убирался ко всем чертям, к себе, на верхнюю полку…

Здесь бы возникнуть скандалу, Верещагин очень надеется на сопротивление, он жаждет битвы, он с целой ротой полковников готов вступить в бой, но полковник покорно убирается. Он пыхтит, кряхтит, в тон ему кряхтит женщина – она тоже проснулась, она – ему жена, они перетаскивают подушки, простыни, одеяла на верхнюю полку, сопят, недовольные…

Верещагин свою постель стелет, ложится, настроение у него победное. «Ну, Пеликан, держись!» – думает он и с этими словами погружается в сон.

Истерика кончилась.

Худого долговязого льва изображает ручка. Лев смотрит бронзово, без сочувствия. Чтоб открыть дверь, нужно, преодолев страх, обхватить туловище царя зверей ладонью и потянуть на себя.

Ты прав, а я – лев!

Петр Великанов, по-студенчески – Пеликан, и так огромен ростом. Да еще в белом – почти белом – костюме. А белое – крупнит: Пеликан возвышается над письменным столом как меловая гора. «Можно войти?» – спрашивает Верещагин, у него холодная после схватки со львом рука. Огромный, укрупненный белым костюмом директор встает из-за письменного стола и спешит на встречу гостю.

Верещагин сжимает руку в холодный кулак.

Но директор склоняется над ним, обнимает за плечи и трижды бьет ладонью по спине: два раза сильно, с чувством, а в третий раз – слегка.

Он бы ударил только два раза, но по спинам давно не виденных друзей положено бить трижды, вот он и ударил в третий раз – для счета, чтоб уважить традицию.

Директоры обязаны уважать традиции и даже быть немножко консерваторами, так как их главная обязанность – сдерживать новаторские порывы подчиненных. Если начальство не будет сдерживать новаторских порывов подчиненных, то мир помчится вперед с такой страшной скоростью, что разлетится в куски на первом же повороте.

Новаторов развелось что-то очень много. А если к ним присовокупить еще и всех неудачников, которые вечно недовольны существующим положением вещей, то получится огромная толпа ниспровергателей, за которой нужен глаз да глаз.

Директор тихонечко ударяет Верещагина в третий раз и громко произносит: «Ну, старик, встретил бы на улице – не узнал. Думаешь, сильно изменился, поэтому? Как раз наоборот. Я бы подумал: гляди, идет Верещагин, но может быть, чтоб это был Верещагин, так Верещагин выглядел двадцать лет назад. Значит, не Верещагин это».

Сказав так, директор садится обратно за свой стол, и это как фокус: он почти не становится ниже.

Я знаю нескольких людей, которые, садясь, почти не становятся ниже.

Один мой бывший приятель как-то спросил: «Ты не замечаешь во мне ничего особенного?» – «Ничего, – ответил я. – Кроме того, что время от времени ты предаешь старых друзей». – «Без этого невозможно было бы заводить новых, – сказал бывший приятель. – Не замечаешь ли ты во мне какой-либо физической особенности?» – «Нет», – ответил я. Тогда он встал рядом со мной. «Кто из нас выше?» – «Никто, – сказал я. – Одинаковы». – «А теперь сядем», – предложил он. Мы сели. «Кто из нас выше?» – «Теперь ты, – ответил я. – И намного».

У него были очень короткие ноги. Люди, у которых короткие ноги, садясь, почти не теряют в высоте.

Это очень любопытная и о многом говорящая особенность

Директор Пеликан сказал: перейдем к делу. Он чувствовал безостановочный бег времени, он был настоящим директором. Поэтому он сказал: «Будем говорить без обиняков. Я все о тебе знаю. Твои дела хуже некуда. В науке ты сейчас – ноль. Хорошей вакансии для тебя у меня нет».

Верещагин не возразил, не опроверг. «Если не согласишься, оплачу тебе обратный проезд», – сказал Пеликан. «Хоть в истопники, – ответил тогда Верещагин. – Думаешь, у меня осталось самолюбие? Ошибаешься. Ничего у меня не осталось».

Победа над полковником отняла у него все силы. Он был сейчас как тряпка.

У Пеликана пластмассовая коробочка на столе. Он щелкнул выключателем и крикнул: «Зина! Ко мне – никого. Минут пятнадцать». Исключительно нежный ангельский голосок выпорхнул из коробочки: «Я и так – никого. Звонили уже раз десять, я соврала, что вы еще не приходили».

«Вот дура», – сказал директор. «А мне нравится. Такой приятный голос», – вяло возразил Верещагин. И никогда больше директору не возражал. «Это потому, что ты неженатый, – сказал директор. – У нее постельный голос».

«Пастельный», – пошутил Верещагин. И никогда больше с директором не шутил.

Директор Пеликан нарисовал Верещагину следующую картину.

Опытный цех. Маленький-премаленький. В нем делают, кристаллы, наукой уже отработанные. Некоторые получаются прилично, кое-что берет даже заграница. Институт с этого дела имеет кое-какую валюту, на которую покупает кое-какое импортное оборудование. Режимы кристаллизации разные, начальник должен приходить на работу то в семь утра, то в два ночи: выемка готовых кристаллов производится только в присутствии начальника, с обязательным подписыванием акта. На сей счет строжайшая инструкция. Кристаллы валютные, за вынос крупиночки – тюрьма. В остальном цех – дерьмо. Подвал. Семь печей. Четыре оператора. Народ случайный без образования: уметь там нечего. Начальнику тоже – ни знаний, ни умения не требуется. Мог бы справиться отставной полковник, но та же строжайшая инструкция требует, чтоб цех возглавлял научный сотрудник с высшим образованием. Обязанности примитивные, однообразные, диссертации не сделаешь, рабочий день раздроблен, перспектив роста – никаких. Вакансия свободна ужи полгода. Никто не хочет идти.

В конце своей речи директор сказал:

«Картину я тебе нарисовал честную и точную».