Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

Геннадий начинает страдать. «О! – говорит он. – Вы не сумели постичь сущность явления. Еще раз попытайтесь представить – это же прекрасно! Буржуазное телевидение вынуждено чем-то развлекать зрителей, секс надоел, и вот они приглашают к экрану простого советского инженера…» – «Врача, – поправляет Верещагин. – Вы сами сказали, что он мог быть врачом». – «Это вряд ли изменит дело, – говорит Геннадий. – Они приглашают его к экрану не как инженера или врача, а как советского человека и спрашивают: что вам понравилось в нашей стране? Они думают, что человек начнет восхищаться их буржуазными свободами, а он неожиданно вынимает зажигалку и говорит: вот. Что – вот? Вот это, отвечает он, больше всего понравилось. Ему хотелось сделать комплимент австрийским труженикам: лучше, мол, ваших зажигалок нет на свете. И сто раз чиркнул. Представляете? Сидит телезритель и смотрит: советский человек чиркает зажигалкой. И в этот момент внезапно подключается Евровидение. Советский инженер этого, конечно, не знает, он чиркает и чиркает. И зажигалка ровно сто раз вспыхивает. Вся Европа считает: раз, два, три… Лично у меня симпатия к этому человеку, он красиво себя вел…» – «У него хватило сил сто раз чиркнуть? – спрашивает Верещагин. – Больше двадцати раз подряд без отдыха не чиркнешь…» – «У вас слишком аналитический ум, – сокрушается Геннадий. – Потому что вы – ученый. Но австрийских зажигалок вы не знаете: они работают так легко, что даже слабому человеку не составит труда чиркнуть сто раз… Однако не в этом дело. Мне больше всего нравится первый телефонный звонок. Это, по-моему, кульминация. Как вы считаете? Удивленный инженер – интересно, кто может мне звонить в Австрии? – снимает трубку и слышит русскую речь с легким акцентом: «Русские не так часто хвалят наши товары, мы бы хотели вас отблагодарить…» И дальше – я вам уже рассказывал, но вы не сумели почувствовать скромность советского инженера: «Машину вы же мне не подарите? – это еще юмор, а скромность дальше, вот она: – Дайте мне десяток зажигалок, я их раздарю друзьям в Москве…» Всего десяток, да и то – не себе, друзьям! Верите ли, когда я слушал эту историю, у меня наворачивались на глаза слезы…»

У него опять навернулись на глаза слезы, взгляд заблестел, как драгоценный камень. «Это безумно красивая история, товарищ Верещагин, – сказал он, – мне жаль, что вы не чувствуете… Истинная скромность всегда вознаграждается, вот какая поучительность вытекает отсюда. Истинное – вознаграждается! Замечательная мысль, правда? Три дня тому назад я прочитал ее у Канта… Кажется, у Канта, но, может быть, у Катулла? – вы не помните, какую книгу я носил с собой на прошлой неделе? Когда так интенсивно стремишься к начитанности, кое-что начинает иногда перемешиваться в голове… И вот такое совпадение: только прочитал, и еще как следует не задумался над прочитанным, как вдруг слышу в троллейбусе эту историю… Озаренно хлопаю себя по лбу: вот оно – вознаграждение истинного! Еще неизвестно, как бы все закончилось, если б инженер, в ответ на просьбу назвать желаемое вознаграждение, взял бы и брякнул: дайте мне миллион долларов! Не исключено, что ему показали бы фигу. Разумеется, не натурально, а фигурально: я много наслышан о воспитанности австрийцев и швейцарцев, – в особенности швейцарцев, но австрийцы если и уступают швейцарцам, то самый ничтожный минимум – минимум миниморум, как говорили древние римляне, так что я не думаю, чтоб представитель фирмы совал инженеру под нос грубую фигу из трех пальцев в ответ на его нахальное требование. Вероятнее всего, он сказал бы: «Извините, но это не в наших силах…» Или скорей «…не в наших правилах» – потому что в силах таки, в силах! – фирма баснословно богата, но – не в правилах, ведь речь идет о благодарности, а миллион долларов – какая же это благодарность, это грабеж! «Извините, это не в наших правилах», – сказав тик, представитель фирмы положил бы трубку. И все! Все! Вместо красоты – безобразие и, извините, пшик! Но советский инженер сказал: «Подарите десяток зажигалок», и воспитанный швейцарец…» – «Австриец», – Поправил Верещагин, слушавший теперь очень старательно. «Извините, австриец, – сказал Геннадий, – положил трубку, пожелав ему спокойной ночи… И вот наутро второй звонок – если первый был кульминацией, то этот, по-моему, уже апогей! – машина стоит у гостиницы, документы выписаны на ваше имя, таможенная пошлина оплачена – как замечательно все предусмотрено! – в багажнике вы найдете ящик с тысячей зажигалок – еще бы не найти! – «найдете» – это уже юмор, я обожаю юмор именно такого рода: тонкий и как бы ан пасан – такое выражение французы употребляют, когда хотят сказать: «между прочим»… Он, заметьте, не закричал еще вечером: да что там десяток, тысячу зажигалок дадим и машину впридачу! – эдакого купеческого «знай, мол, наших!» не было, подобной изящной воспитанности и благородной сдержанности нам еще учиться и учиться… Я очень много думал над этой историей, товарищ Верещагин, мне удалось извлечь из нее немало поучительных квинтэссенций, которые заняли надлежащее место в моей душе. Отчасти, можно сказать, благодаря этой истории я и решил стать экзистенциалистом…»

Я знал одного человека, который однажды сказал так: «На меня вдруг обрушились люди».

Две трети своей жизни он прожил совершенно незаметно для других, никем не привечаемый и одинокий, без друзей и писем: ни единой телеграммы не получил он за две трети своей жизни, а женщины если и приходили к нему, то лишь после того, как убеждались, что никто другой на них уже смотреть не хочет. Его никогда не звали в гости, не спрашивали, как он провел отпуск: в праздники он, надев шляпу, бродил по людному городу, как по пустыне, и даже соседи-доминошники – общительные кретины, весело стучавшие черными костяшками по грязному столу, врытому перед домом в землю, никогда не звали его составить им компанию.

Ни одна душа не радовалась при встрече с ним, кивок – единственное, на что он мог рассчитывать, не было случая, чтоб ему пришлось сказать мороженщице: «Пожалуйста, две порции», а кондукторша троллейбуса однажды, взяв у него гривенник, протянула билет и сдачу совсем другому пассажиру, который стоял в отдалении и в билете не нуждался, так как был Героем Советского Союза.

Вот такой жил человек. Он работал инженером, никто не говорил, что он плохой специалист, его, скорее, даже назвали б хорошим, но ни у кого почему-то не возникало желания думать, какой он.

Его внешность можно было бы назвать симпатичной, и голос его звучал скорее приятно, чем неприятно, но никому и в голову не приходило заинтересоваться его внешностью или голосом.

Так он прожил две трети жизни. И вдруг наступил день, когда все переменилось. Один знакомый, которого он встретил на улице, горячо пожал ему руку и спросил, как дела, другой, хлопнув по плечу, вдруг настойчиво позвал в гости, кондукторша троллейбуса рассказала ему о готовящейся свадьбе дочери, а гардеробщица в столовой, пока он обедал, пришила давно оборванную вешалку у пальто.