Николай Атаров - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ № 3. 1957 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

«Вот еще что взбрело в голову этому невеже! — подумал он, оглянувшись на содержателя караван-сарая. — Жаль мне, что ли, соломы ослице? Пусть угощает ее Ситора. Скучно ведь ей одной в дороге».

Ослица насытилась задолго до того, как Ситора прикончила ворох соломы. Она сначала почесала свой полуоблезший бок о переднюю ногу слонихи, как о корявый столб, а затем стала дремать возле нее, поджимая по очереди задние ноги с опухшими голенями.

Ситора после еды стала собирать остатки соломы вместе с землей и закидывать себе на спину. Потом она ощупала хоботом спину ослицы и тоже стала обсыпать ее соломой, как это делала бы со своим слоненком. — Ну, старуха, теперь в путь, — сказал Джан Мамад, подходя к слонихе.

Он положил ее, смел метлой со спины соломенную труху, потом навьючил на слониху свои пожитки и оставшиеся полкуля соломы.

Но когда Джан Мамад повел Ситору к воротам, она сделала несколько шагов и остановилась. Медленно повернувшись, она подошла к ослице и обхватила ее хоботом за шею, как бы не желая с ней расставаться.

— Полно тебе, старуха, — сказал Джан Мамад, возвращаясь к слонихе. — И чего ты нашла хорошего в этой облезшей твари?

Он почесал ее за ухом. Но слониха даже не оттопырила его, как делала это обычно, выражая свое удовольствие. Тогда он почесал ей язык, но и это не помогло.

— Эй, хозяин! — кликнул Джан Мамад содержателя караван-сарая. — Выведи-ка за ворота свою живую падаль! А то, видишь, слониха так подружилась с ней, что не пойдет со двора, и тебе придется обеих взять на содержание. Из одной пустой кормушки будешь кормить ослицу, а из другой порожней — слониху.

Содержатель караван-сарая приказал мальчику вывести со двора ослицу, и слониха тотчас же вышла за ней следом.

— Ну, Ситора, теперь надо торопиться, чтобы засветло добраться до ночлега, — сказал Джан Мамад. — И, пожалуйста, оставь свои прихоти. Очень прошу оставить их.

Джан Мамад не стал садиться на слониху. Он хотел сначала напоить ее в речке, прежде чем пуститься в путь. Он взял Ситору под хобот, намереваясь спуститься с холма по крутой тропе. Но слониха не двигалась с места и не поддавалась его уговорам.

Тогда Джан Мамад вынул из кармана платок, в котором был завернут последний кусок сахару, промокший когда-то в реке.

Джан Мамад сунул этот сахар слонихе в хобот:

— Теперь ты пойдешь со мной, Ситора. Я знаю, ты пойдешь со мной… Дорого же ты обходишься мне, Ситора!

Слониха взяла сахар, попятилась назад и сделала приседание. И Джан Мамаду показалось, что она сделала приседание ослице. Но когда Ситора подошла к ней и помахала над ее головой хоботом, у Джан Мамада уже не оставалось сомнения на этот счет.

Слониха бросила перед мордой ослицы полученный кусок сахару. Да, Джан Мамад видел, как кусок сахару — самое любимое лакомство слонихи — лежал на земле и к нему тянулась ослица, сопя ноздрями! Ослица подхватила сахар волосатыми, дряблыми губами и стала грызть его, обнажая пожелтевшие от старости зубы.

Джан Мамад поднял валявшуюся на земле суковатую ветвь арчи и замахнулся над спиной ослицы. Ветвь разрезала воздух, и Джан Мамаду вспомнился свист розги над его собственной спиной. Он даже почувствовал, как на спине заныл гноившийся рубец.

— Дяденька, дяденька, не бейте ее! — закричал мальчик, выбежавший из караван-сарая. — Она не виновата, дяденька! Она совсем не виновата!

Джан Мамад отбросил ветвь арчи и крепко выругался.

Ослица, привыкшая к тому, что если над ней заносят палку, то она непременно опускается на ее ребра, шарахнулась назад и быстро засеменила во двор.

— Заприте за ней ворота! Заприте ворота! — закричал Джан Мамад содержателю караван-сарая, который, стоя у порога, от души смеялся над приседанием слонихи.

Как только ослица забежала во двор, содержатель караван-сарая вместе с мальчиком поспешно закрыл тяжелые деревянные створы ворот, обитые коваными железными полосами. Через оставшуюся щель видно было, как хозяин накинул на крюк железную цепь.

Слониха не сразу повернула назад. Она подобрала с земли суковатую ветвь и ею почесала себе под брюхом. Неторопливо подойдя к воротам, она сначала ощупала их хоботом, а потом приладилась к ним лбом.

Ворота затрещали, цепь с визгом натянулась и обломила крюк. Раздвигая створы своим телом, Ситора вошла во двор.

Содержатель караван-сарая спрятался за кипящим самоваром. Джан Мамад привязал слониху к двум кольям и потребовал, чтобы мальчик отвел ослицу к дальней кормушке.

Джан Мамад надеялся, что если Ситора переспит ночь в отдалении от ослицы, то наутро у нее могут остыть непомерно горячие чувства к новой подруге. Весь день он был мрачен, а вечером, когда в горном небе высыпали звезды, крупные, как горох, он лег на походную кровать и закурил банг.

Погонщики, бранясь между собой из-за каждого лишнего фунта поклажи, навьючили верблюдов и с наступлением ночной прохлады ушли из караван-сарая. Наступила тишина, и только долго еще не смолкал удалявшийся перезвон верблюжьих колокольцев по кабульской дороге.

— Ох, Ситора, — заговорил Джан Мамад после третьей затяжки, — мы бы сейчас тоже с тобой шли в Кабул, если бы ты подружилась с верблюдом, а не с этой зловонной потаскухой! И какую красоту нашла в ней? Репу за гранат приняла! — Он залился отрывистым, хриплым смехом. — Ходишь за ней, как собака за костью, а дружбу со мной высморкала из хобота. Да, больше тридцати лет вместе… и вдруг так сразу…

Наступило молчание.

— Но ты пойдешь со мной, Ситора! — снова заговорил Джан Мамад, затягиваясь дымом банга. — Хоть ты и большая и сильная, а пойдешь за мной, потому что человек сильнее тебя. Вот возьми, к примеру, у нас, в горах, Рауф-бая. Он и богат и силен. А сильный человек все может сделать. Рауф-бай дом у меня отнял. Некуда было жену привести…

Джан Мамад прислушался к звучавшему издалека перезвону колокольцев и протяжно запел:

Потом он начал что-то бормотать, пока не уснул.

Его разбудил полуночный ослиный рев. Ослица ревела так сипло, будто вместе с ним накурилась банга.

Ситора приподняла хобот и затрубила ей в ответ. И хобот слонихи показался в тот миг Джан Мамаду длинным и красиво изогнутым, как лебединая шея. Свесив руку с кровати, он нащупал возле себя комок глины и запустил его в ослицу.

— Замолчи! — проворчал он, осторожно повернувшись с боку на бок.

На спине он лежать не мог, потому что ныли не зажившие еще рубцы.

Рано утром в караван-сарай пришел вьючный обоз. Лошадей было немного, но двор сразу наполнился бренчаньем бубенцов.

Погонщики едва принялись развьючивать лошадей, как содержатель караван-сарая растолкал спавшего на циновке мальчика и приказал ему седлать ослицу и ехать по дрова. Он полагал, что погонщики закажут себе самовар на весь день.