Константин Нефедьев - Тайна Алмаза

Маккинг в упор посмотрел на Фишера.

— Вам, конечно, известно, какие неприятности ожидают человека, с которым я поссорюсь. — Фишер утвердительно кивнул головой. — Впрочем, если вам удастся взять его живым и доставить на место, то это лучшее, что я желал бы, — продолжал Евгений Петрович. — Вот вам, Фишер, керенки на непредвиденные расходы. А это…

— в руках Евгения Петровича появился никелированный браунинг. — У него превосходный механизм и очень точный бой. Можете идти.

Фишер, слегка поклонившись, вышел.

— Тип, — сказал Саржинский, когда они остались одни.

Евгений Петрович выразительно щелкнул пальцами.

— Хозяин, у которого он раньше служил, никогда не поворачивался к нему спиной и всегда держал в кармане заряженный револьвер со сброшенным предохранителем, а я предпочитаю другие методы. Деньги! Он недешево мне обходится. Но что поделаешь.

У него есть свои люди, которые преданы ему до фанатизма. С этим приходится считаться.

— Вы как-то говорили, что Кручинин располагает какой-то очень опасной штучкой.

— Да, но оружие, которое я дал Фишеру… достаточно самой ничтожной царапины и… Вы слышали, как мгновенно действует цианистый калий?

Саржинский сделал утвердительный жест.

— Так вот это — во много раз сильней его. Сейчас мы, кажется, располагаем временем, и я решил поговорить с вами откровенно, — заговорил Маккинг. — До сих пор вам было известно только то, что я намерен провести некоторые научные работы, и с этой целью я хотел привлечь на свою сторону профессора Щетинина и его талант. Он представляет для меня интерес, так как работает в той же области, которой интересуюсь и я. Не скрою, что я не ученый, хотя кое-что смыслю в химии.

Вам также было известно, что моим работам мешает один человек по имени Кручинин, он фактически является моим конкурентом.

Кручинин — ученый-химик, одаренный умом, и я бы даже сказал, редким умом.

И, наконец, вам было известно, что одно время я был на Байкале, где состоял в компании по добыче и реализации морского и пушного зверя. Следовательно, вы знаете и так слишком много. Вполне достаточно, чтобы отправить вас на тот свет, если вам взбредет мысль нескромно высказаться в каком-либо обществе. Я говорю, если бы. — Евгений Петрович, прищурившись, взглянул на притихшего Саржинского. — Я знаком с вами как с человеком, критически относящимся к происходящим в России событиям. И, наконец, как с ловким малым, не считающимся с человеческими слабостями, вроде чести, совести и тому подобной чепухи, когда нужно сделать выгодный «бизнес», как выражаются за океаном. Я вам хорошо плачу. В случае успеха нашего предприятия, ваша ставка возрастет во много, много раз. Вы, кажется, так же, как и я, не намерены устраивать свою жизнь в республиканской России. Тем лучше! В России сейчас опасно жить. И чем скорей мы закончим свои дела, тем быстрей покинем пределы этой неспокойной страны. Я вам поручил увезти профессора Щетинина, но мы столкнулись с его упрямством. Чего бы проще заняться другим ученым, более покладистым и согласившимся с нами сотрудничать. Россия, кажется, ими не бедна. Но этого сделать нельзя. Нам нужен именно профессор Щетинин или сам Менделеев, если бы он, черт возьми, был еще жив.

В свое время Кручинин построил аппарат необычайной конструкции. Сущность его заключалась в том, что благодаря огромным давлениям ему удалось перестроить атомы вещества. Вы, кажется, в свое время учились в Петербургском университете и легко поймете меня… Например, вот это, — Маккинг подал собеседнику небольшой граненый камень.

— Так это алмаз. — Саржинский залюбовался игрой света.

— Да, алмаз. Но алмаз особенный, он изготовлен аппаратом Кручинина. Продуктом для его изготовления послужил графит.

Саржинский в волнении потер ладони.

— Естественно у вас возникает мысль: к чему же нам нужно убрать Кручинина, если он построил этот аппарат? Кручинин наш конкурент, и, убрав его со своей дороги, я… мы станем обладателями первозданной машины высокого давления.

— Значит… вы?

— Аппарат находится у меня, и профессор Щетинин с его талантом единственный, кто окажет нам неоценимые услуги в производстве алмаза. Не забывайте, что профессор — крупный ученый в области кристаллографии, к тому же он бывший учитель инженера Кручинина. — Маккинг в задумчивости пососал папиросу и вдруг заговорил совсем на другую тему:

— Когда мы с вами начали сотрудничать, вы мне рассказали всю свою родословную.

Может быть, вы случайно упустили одну маленькую деталь, на которую я сейчас хочу обратить ваше внимание. Вы говорили, что у вас почти нет родных за исключением дальней родственницы, которая живет в Иркутске. Что же касается Петрограда, то вы здесь совершенно одиноки.

Саржинский утвердительно кивнул головой.

— Скажите, а известный богач Глухарев не приходится вам каким-нибудь дальним родственником?

Наступило минутное молчание.

— Глухарев? — переспросил Саржинский и вдруг рассмеялся. — Я вижу, Евгений Петрович, вы действительно необыкновенный человек.

— Вы наивны, Саржинский, как ребенок, неужели вы полагаете, что я согласился с вами сотрудничать, ничего не зная о вашем прошлом.

— Максим Пантелеевич Глухарев — мой родной дядя, а я его племянник. — Саржинский откинулся на спинку стула.

— У вас есть основания скрывать свое родство с Глухаревым, но полагаю, что у вас нет причин скрывать это от меня.

— Извольте, у моего дяди нет наследников, и я… я являюсь законным преемником его миллионов. Мне поставлено условие: жить только за границей и нигде не распространяться о своем богатом родственнике. Это его причуда, и я счел благоразумным с ней считаться. Жизнь в Париже меня вполне устраивала, и мне осталось только ждать, когда мой уважаемый родственник отправится к праотцам.

— Значит, если Глухарев узнает, что вы в России, вас ожидают неприятности?

Лицо Саржинского стало серьезным.

— Это будет непоправимым несчастьем. В условии сказано, что тогда я лишусь наследства дядюшки.

— Н-да… По-видимому, не простая увеселительная прогулка из любви к своей отчизне заставляют вас нарушать такие строгие условия. Говорите прямо, Саржинский, или, может быть, мне напомнить вам еще одну деталь. — Маккинг впился в лицо собеседника. — Например… не хранит ли ваш дядюшка какую-нибудь старинную реликвию, которую он по своей причуде показывает очень неохотно, — проговорил он раздельно.

При этих словах в глазах Саржинского мелькнул почти ужас.

— Как… и… это вам известно? Хорошо. Я расскажу вам все, что знаю об этой реликвии… если для вас она представляет какой-то интерес, но для меня, признаться, утратила свежесть…

Заметив, что Маккинг молчит, Саржинский неуверенным голосом начал: