Вячеслав Морочко - Рассказы

Иван отступил: нельзя идти напролом, тем более, если не видишь — куда. Спустя три минуты, услышав сзади шаги, оглянулся: его догонял Леопольд Курумба — высокий темнокожий старик, которого он только что видел в холле. Лицо освещали добрые глаза. Толстые губы-подушечки улыбались.

— Постойте. Куда вы несетесь? — задыхаясь, причитал он. — Что за бес в вас сидит? Откуда вы взялись?

Конин остановился.

— Не обижайтесь на Нору. Она хотя и ворчунья, но, человек справедливый. Господи, я ни разу не видал ее в таком гневе. Чем вы ее достали?

— А разве вас я еще не «достал»?

— Меня нет.

— Значит вы исключение.

— Нет, в самом деле, вы не должны обижаться! — энергично жестикулируя, говорил математик. Торчавшие из белого свитера подвижные руки, напоминали известный шедевр: «Уголь на снегу». Речь его то сотрясала воздух напряженными звуками, то переходила в шелестящее бормотание. В коридоре галактической станции звучала поэзия заклинаний. Иван узнал суахили — древний язык «черного континента».

— Вы не должны обижаться, — настаивал математик. — Они все еще в шоке после исчезновения координатора. Я могу их понять, хотя видел этого человека всего только раз, да и то мельком, за день до того, как это случилось.

— А все-таки, что же случилось?

— Спросите что-нибудь легче, — Курумба развел руками. — Человека хватились после того, как он не ответил на вызов. Стали искать. Прибывшие на станцию эксперты нашли следы его рук на люке, ведущем в камеру расщепителя. Но после люка в приемном бункере никаких следов не было, и нет никаких доказательств, что координатор покинул станцию. Экспертам пришлось ограничиться заключением, что никто из сотрудников к исчезновению координатора не причастен.

Конин не останавливал математика, хотя результаты обследования знал еще на Земле. Он не рассчитывал узнать что-то новое, а ждал терпеливо, когда уместно будет спросить о том, что сейчас его больше всего волновало.

— Пожалуй, я сам здесь случайно, — объяснялся Курумба. — По недомыслию взвалил на себя непосильную ношу. Знаете, есть такие проблемы, за которые сразу не знаешь как взяться — мечешься, ищешь спокойного места, где бы бедному теоретику всласть поработать. С Норой мы знакомы давно. Это она меня убедила, что лучшей «пещеры», чем эта станция не найти. Но рассчитывая обрести здесь благословенную тишь, я оказался в водовороте скандала… Не успели нас оставить в покое визитеры и эксперты — заболела Мария Николаевна…

— Что с ней? — невольно вырвалось у Ивана.

Но Курумба вдруг замолчал. Конин услышал шорох и оглянулся. Опустив руки по швам за спиной стоял начальник галактической станции.

— Прекратите ваши допросы! — сквозь зубы сказал Строгов. — Возвращайтесь в каюту! Немедленно!

Когда уже по дороге к себе, Конин услышал музыку, он вспомнил о музыкальном салоне и прошел в неприкрытую дверь, за которой, по его мнению, кто-то не очень удачно импровизировал. В зале стоял полумрак. Видны были только кресла импровизации, обращенные спинками к выходу. Иван постоял, дав привыкнуть глазам. Над спинкой дальнего кресла шевельнулся протуберанец русых волос.

— Это Жемайтис — самый близкий ей человек, — догадался Конин, сел в ближайшее кресло и, не включая свой пульт, прислушался.

Обрывки мелодий пролетали, как птицы в тумане. Большая часть их была Ивану знакома. Время от времени музыка удаляясь, стихала, а вблизи раздавались какие-то скрипы и шорохи. Словно кто-то притопывал на морозе и хрустел, разминаясь, суставами. Затем стайки мелодий опять воспаряла над горизонтом. Казалось, импровизатор не имеет понятия о гармонии. Все шло в унисон. Дилетант за пультом импровизации сразу себя выдает. Но здесь было полное пренебрежение к звуку — жалкая какафония с накатами и откатами, неожиданными взрывами, паузами и просто скольжение по изогнутой плоскости, как в сновидении. Реальностью было лишь трепетание хохолка и ушей над спинкою кресла. Решив для себя, что это — не музыка, Иван перестал ее слушать, но не слышать совсем — не мог. В импровизациях главное было начать. Каждый звук имеет родство с предыдущим, развивая или отрицая его.

Музыкальная канитель опять отодвинулась. А вблизи что-то хрустнуло, простучало, осыпалось. Вдруг… появились следы птичьих лап. Воздух в холодном просторе трещал от вороньих споров. Клубился морозный пар. На ветру тихо свистнула липа. Осыпался розовый иней. В полнеба горела заря. Облака дремали еще среди звезд. А со стороны, откуда шел день, нарастала захватывающая музыкальная тема. На бледное небо, выплыл малиновый краешек солнца… И тут поток звуков сорвался в нечто невыразимое словом. Конин подался вперед: то был ее голос, ее манера смеяться, дышать и смотреть — вернее и с большей любовью не передашь. Маша была перед ним, как живая. И он догадался: все, что звучало до этого было лишь страусиное прятанье головы под крыло… Но притворство отброшено, — все перекрыл, нарастая, истошный ошеломляющий вопль.

Координатор включил свой встроенный в подлокотник музыкальный пульт.

— Остановись! — зарокотал под потолком басовый аккорд. Конин не ожидал, что может создать столько шума. — Возьми себя в руки! — взревело органное многоголосье. И сразу же стало легче дышать.

— Вот чего не хватало, — подумал Иван. — Воздуха.

После приводящей в чувство фуги, в такт с ударами сердца застучала токатта. Она была, как «искусственное дыхание для души». От напряжения стало жарко. Русая шапка волос над спинкою кресла исчезла, и музыка оборвалась.

— Хватит! — раздался крик, как будто настроившийся перекричать только что отгремевшие звуки.

Конин поднялся. Возле центрального пульта, нажимая клавиши выключения, стоял взлохмаченный человек и стонал: «Довольно! Прошу вас. Не могу больше слушать!» Узнав Ивана, он выпрямился и тряхнул головой, точно желая стряхнуть наваждение. На лице его отразился ужас.

— Что с Машей? — вскричал Иван. Он не мог ни о чем больше думать.

Жемайтис опустил голову. Он издал стон, означавший: «Ей очень плохо…». Иван с трудом понимал его речь.

— Умоляю! Что у нее?

— Не могу объяснить. Ей кажется… Это ужасно! Винерт боится, что не выдержит сердце.

Язык Жемайтиса отличался обилием санскритских фонем. Такой островок — заповедник праязыка сохранился на юге Прибалтики. На нем говорили высокие и спокойные люди. С Эдуардом все было наоборот: небольшого росточка, подвижный, он принадлежал к исключениям, которые призваны только подтверждать правила.

— Я хочу ее видеть! — сказал Конин.

— Это может ее убить!

— Неужели я такой страшный?!

— Простите, я не берусь объяснять.

— Но кто же возмется?

Щелкнул динамик внутренней связи.